Да, такая статья была действительно опубликована в газете "За рубежом", № 26 (1407), 1987г. Ниже прилагаю скан с первой страницы этой статьи, а также перепечатываю саму статью с сайта
чтобы можно было предметно анализировать раннее творчество Л.В.Шапошниковой.
Газета "За рубежом", № 26 (1407), 1987г.
Л.В.Шапошникова
[center]ШАМБАЛА ДРЕВНЯЯ И ЗАГАДОЧНАЯ[/center]
Карту Шамбалы рисовали в гараже Локеша Чандры, рисовали долго, обливаясь потом от непривычной жары, в которой тонул и задыхался Дели. Их было трое. Римпоче (настоятель монастыря) Сенге Тенсинг Джонгдон и два ламы. Те, которые прошли с римпоче весь трудный путь от Тибета до Индии. Тайные тропы, по которым они уходили, шли у самых снегов через горные перевалы. Подъемы на них были круты, а спуски не безопасны. Те, с кем им пришлось встретиться на горных дорогах, относились к ним настороженно. Большинство были буддистами, они же представляли Бон, реликт буддистских верований. И это им многое затрудняло. Они уносили на себе бесценные манускрипты. Все забрать они были не в состоянии и скрыли остальное в тайниках и пещерах. У других об этих древних рукописях имелось смутное представление. Больше всех о них знал молодой индийский ученый Локеш Чандра, который и отыскал римпоче на шумной вокзальной площади Дели. Это потом Локеш Чандра стал крупнейшим тибетологом, и директором Международной академии индийской культуры. А тогда у него было очень немногое. Маленькая квартирка и гараж, где стоял видавший виды старенький “Хиндустан”. Он отдал Римпоче и ламам гараж. Это было все, чем он мог им помочь. В углу гаража сложили аккуратной стопкой бесценные рукописи. Рукописей было много. Но тренированная память римпоче и лам еще сохраняла утраченное.
И поэтому они работали без отдыха в душном гараже Локеша Чандры, чтобы спасти то, что потом, в свою очередь, спасет их и тех, кто хочет вновь пойти за ними. Они спасали свою древнюю культуру, свои традиции, свой духовный стержень.
Давайте найдем общий язык.
Они начали с самого священного и сокровенного. С того, о чем люди не должны забывать, с того, что надлежало передать потомкам, родившимся и еще не родившимся. Они рисовали карту Шамбалы. Старинные рукописи Бона содержали древнюю традицию Заповедной страны, где обитали люди, равные богам и Великие учителя. Традиция насчитывала многие тысячелетия ушедших в туман прошлого лет. Никто никогда не пытался подсчитать число этих прошедших тысячелетий. В том не было необходимости. Главное состояло в том, что страна по имени Шамбала существовала в этих тысячелетиях. И теперь надо было восстановить, хотя бы приблизительно ее облик и место, где она находилась. Они были уверена, что именно Бон владел тайнами этой страны, а буддисты, пришедшие позже, только канонизировали то, о чем уже давно было известно жрецам и мудрецам бона.
Несколько месяцев непривычного напряженного труда пошло на то, чтобы создать карту священной страны. Эта карта не была похожа на общепринятые во всем мире карты. Там не было параллелей и меридианов, не было долгот и широт, не было известных нам теперь стран, гор и рек. Они создали древнюю карту, где миф и реальность не разделенные существовали вместе и которую они так и не смогли соотнести с миром современным, ибо знали об этом мире меньше, чем о древнем. Потом они ее опубликовали и Лакеш Чандра помогал им в этом. Первыми обратили на нее внимание советские востоковеды Л.Н.Гумилев и Б.И.Кузнецов. Они пытались соотнести ее с реальными вехами, существующими на современных картах, сделанных по всем правилам картографии. Они сообщили римпоче о своих выводах, и римпоче стал с ним переписываться. И случилось это уже много позже, когда в предгорьях Гималаев возник новый монастырь бона и при нем, колония тибетских беженцев, получивших землю от Индийского правительства.
Мы сидели с римпоче Тенсингом в его монастырских “апартаментах”. Слово апартаменты мало подходило к скромной рабочей комнатке, которую занимал римпоче. Мы сидели с ним за низеньким, расписным столиком и перед ним лежала та карта Шамбалы, которую много лет назад рисовал в гараже Локеша Чандры, тогда еще совсем молодой настоятель бонского монастыря. Вернее лежали две карты, на одной была обозначена Шамбала, как таковая со всеми прилегающими окрестностями, на другой была ее столица Калапа.
- В одном из наших манускриптов, - говорил римпоче Тенсинг, - содержится подробное описание того, как была создана вселенная, как возникли люди и как появилась священная Шамбала. Ученые, особенно европейские, путаются в определении ее местонахождения. Некоторые считают, что она в Иране. Но сэр Аурел Стейн был с ними не согласен. Он считал, что она находится около снежного Кайласа.
- Откуда вы знаете, римпоче, Аурела Стейна? – спросила я.
Настоятель насмешливо улыбнулся.
- Вы, европейские ученые, - сказал он, - не хотите толком изучить наше древнее наследие. Оно вам кажется глупым и фантастическим. Вы не обращаете внимания на него, проходите мимо, считая его недостойным исследования. Мы же интересуемся всем, что вы делаете. Мы хотим вас понять, понять метод вашего научного мышления. Мы хотим им овладеть, хотим рассказать вам о наших древних сокровищах вашим же языком. Поэтому я знаю труды тех ученых, которые серьезно занимались нашим наследием, в том числе и труды и великого археолога сэра Аурела Стнейна. Вы должны работать вместе с нами. Но только единицы из вас идут нам навстречу. Вы слышали о таких ученых как Джордж Рерих и его отец?
- Что? – оторопела я. – Вы знаете Юрия Рериха?
Римпоче Тенсинг засмеялся, наслаждаясь неожиданным эффектом своих слов.
- Ваша реакция, - продолжал он, свидетельствует о том, что вы его тоже хорошо знаете. Он был одним из первых, кто шел к нам навстречу. Так же как Чома де Кереш, ученый из Венгрии, создавший грамматику тибетского языка, и некоторые другие. Наша жизнь здесь имеет и положительную сторону. С нашей изоляцией покончено. Мы вошли в соприкосновение с большим миром. Мы принесли миру свои древние рукописи и свои знания. Берите их. Но давайте найдем общий язык. Давайте поймем друг друга. Не называйте нас фантастами и сочинителями сказок.
Римпоче склонился над картой, и его палец с аккуратно подстриженным ногтем остановился у горы Кайлас и озера Манасартовар, откуда вытекает Брахмапутра. Затем палец двинулся к Эвересту, прошелся по озеру Намцо и задержался у хребта Тангла. Надписи на карте были сделаны по-тибетски, и римпоче сначала читал их, а потом уже называл знакомые мне географические пункты.
Мы долго сидели над картой, рассуждали, уточняли и даже спорили. Мы шли навстречу друг другу, но в этом пути возникали препятствия и барьеры. Ни римпоче, ни я не могли одолеть их сходу. Мы не могли одолеть их и путем длительных размышлений и сопоставлений потому, что эти барьеры жили внутри нас, в нашем мышлении. Я мыслила прямолинейно, точными, как мне казалось, категориями. Римпоче Тенсинг уходил от этой прямолинейности, отвергал мою точность и погружался временами в понятный только ему, но не ясный для меня мир мифологических образов, древних названий и представлений. Но, в конце концов, обоюдные усилия принесли кое-какие результаты, и я стала кое-что понимать.
На первой карте приблизительно, но узнаваемо был изображен район, расположенный между Западными индийскими Гималаями, Лхасой и Трансгималаями. Выяснилось, что в древности на этой территории располагалась страна Шан-Шун. Она делилась на три части. Внутренняя часть называлась Шан-шун бу, средняя – Шан-шун пар и внешняя – Шан-шун го. Как считал римпоче Тенсинг, Шан-шун го занимала территорию на северо-восток от Кайласа до монастыря бон Чун-по. Шан-шун пар простиралась от Кайласа на запад и доходила до Афганистана. Что же касается Шан-шун бу, то это и была священная Ол-мо-лун-рин, или Шамбала. Но римпоче почему-то отвлекся от Шамбалы и стал рассказывать о священных для тех, кто исповедовал бон, местах. От Кайласа, неподалеку от которого стоит монастырь бон Чун-лун, надо идти на восток до священного озера Намцо. Там есть снежный хребет Танг-ла, который напоминает своей формой кратер огромного вулкана. На пиках этого хребта живет грозный горный бог Танг-ла. Он сидит на белом коне, который называется Лун-по. В середине озера стоит высокая гора со снежной вершиной, и называется эта гора Нам-цо-то-рин – “Сердце озера”. В горе много тайный пещер с подземными ходами. Войти в пещеры просто так нельзя, их охраняют те, кому это поручено. Многие мудрецы бона какое-то время проводили в этих пещерах. Там они медитировали, и поэтому для почитателей бона и шан-шунских мудрецов это место священное. Потом римпоче рассказал о горе Тан-го, на которой живет совсем дикий горный бог. Бог ездит на яке и никого не боится. Он не испугался даже великого Падмасамбхавы, который покорил всех горных богов. Он так и остался непокоренным. Римпоче замолчал и испытующе посмотрел на меня.
На пути к Башне, где живет тайна.
- А теперь, - после затянувшегося молчания сказал он, - попробуем разобраться с картой Шан-шун бу. - Вот здесь, - сказал настоятель, проведя пальцем по рисунку, растет дерево с красными цветами. Дерево называется Пе-ми-дум-по. Это один из знаков, указывающих на близость Тайной страны. Между деревом и скалами расположено большое озеро. На рисунке его не видно, ибо художник был не искусен. Когда мы рисовали эту карту в гараже Локеша Чандры, с нами не было настоящего художника. Поэтому озеро не получилось, оно не вместилось в рисунок. Вот здесь, - палец римпоче двинулся от дерева к северу, к вершинам схематично изображенных гор, - есть проход. Через этот проход наш учитель Шенраб шел из Тайной страны в Тибет по дороге, идущей на запад. Место, где растет дерево и стоят скалы, называется Ме-лха. Там обитает грозный бог огня Ме.
... Мы миновали Ме-лха, где из-под земли вырывались синеватые языки пламени, и, пройдя через снежный перевал, углубились в Тайную страну. Мы проходили линию за линией и держали направление на северо-запад, туда, где стояла главная башня, или Центральный дворец. Мы прошли Сад космоса и Сад лотоса, где в синих водах прудов, выложенных мрамором, цвели лотосы всех оттенков – от розового до лилового. Мы постояли у хрустальных колонн, устремивших свои свои сверкающие столбы к бездонному небу. Они были высечены из монолитов горного хрусталя и их прозрачные плоскости украшали какие-то таинственные письмена.
- Это шан-шун? – спросила я у римпоче.
- Да, - кивнул римпоче. – Это шан-шун – древний язык богов, письменность которого теперь забыта. Она сохранилась только на этих колоннах.
Мы покинули хрустальные колонны и миновали несколько садов. Медный сад, Золотой сад, Королевский сад. За садами начинались дворцы. Они стояли среди скал и водопадов. Над изогнутыми многоярусными крышами плыли затейливые, непохожие на наши, облака. За дворцами, где-то у близкого горизонта, поднимались снежные пики. Каждый дворец назывался по-своему. Счастливый дворец, дворец Драгоценностей... Мы не стали в них входить, потому что спешили к Башне. Она возникла перед нами уступчатой громадой, сложенной из тяжелых, хорошо подогнанных друг к другу блоков. Мы остановились перед ней. Она молчаливо смотрела на нас проемами широких окон в резных каменных наличниках.
- Башня – это самое главное, что есть на нашей планете, - сказал римпоче. – Ей много сотен тысяч лет, а может быть. Даже и миллион. В Башне живет Тайна. Только великие мудрецы бона, сидхи, могли входить в нее, да и то не все. Мы с вами не смеем.
“Как жаль”, - подумала я, - быть так близко от главной тайны планеты и не прикоснуться к ней”.
- Очень жаль. Очень жаль, - повторил за мной римпоче. – Но всему свое время и сроки. Нам придется сейчас вернуться назад.
Мы вышли опять к цветущему дереву у скал, увидели дорогу, уходящую на запад, пересекли Тибет, вошли в индийские Гималаи, дошли до Симлы, попали в Солан, оттуда добрались до деревни Доланджи, и вскоре вновь оказались в монастыре бон, в рабочем кабинете его настоятеля. Потом римпоче Тенсинг привел меня в комнату с высоким потолком и длинными деревянными полками, которые шли вдоль побеленных стен. На полках стопками лежали книги, продолговатые, как старинные тибетские рукописи. Но книги эти уже были отпечатаны на обычной бумаге и обычным типографским способом. Профессор Локеш Чандра помогал римпоче в этих публикациях. Тираж каждой книги был небольшим, всего несколько сотен экземпляров. Римпоче переходил от полки к полке, листал длинные страницы книг и бережно клал их на место.
- Нам удалось, - говорил он, - опубликовать более ста древних источников, которые хранились в монастырях Тибета. Об этих рукописях мало кто знал. Литература бон очень богата, но в наших монастырях неохотно принимали иноземных ученых и еще неохотнее подпускали их к рукописям. Рукописи прятали от чужих глаз. Но теперь настало иное время, и мы посылаем наши публикации ученым, занимающимся нашей культурой.
- В публикациях, лежавших на полках, содержались самые разнообразные сведения по астрономии, астрологии, медицине, тантре (философско-религиозная система, связанная с практикой йоги и представлениями о женском энергетическом начале мироздания), по различным ритуалам, по истории мира, по канонам монастырской жизни. Аккуратной стопкой лежали книги с биографиями бонских магов и лам. Жизнеописанию основателя бона, учителя Шенраба, было посвящено около десятка книг.
Здесь, на страницах этих продолговатых книг, пахнущих типографской краской, жил целый мир древней культуры Тибета. Мир загадочный и неизведанный. Мир, ждущий своих исследователей.
В монастыре.
Когда Центрально-Азиатская экспедиция Н.К.Рериха шла в 1927 году по Тибету, ситуация была совсем иной. Николай Константинович Рерих был одним из первых, кто обратил внимание именно на литературу бона и указал на ее ценность как своеобразного исторического источника. “Литература бон, - писал он в своем экспедиционном дневнике, - еще не переведена и не истолкована и во всяком случае заслуживает вдумчивого внимания”. Юрий Николаевич Рерих разбил ту литературу бон, о которой сумел получить представление, на четыре группы. Однако в эти группы не вошли рукописи по астрономии, медицине, истории. Теперь они лежали в комнате с побеленными стенами и ждали своего часа.
Тогда же, в те далекие годы, Юрий Николаевич предупреждал и о трудностях перевода бонских рукописей: “Все эти трактаты почти непереводимы из-за их терминологии. Настоятель монастыря Шаруген говорил мне, что бонцы не признают печатных текстов. Виденные нами рукописи отличались очень красивой каллиграфией, а их древняя орфография имела много общего с орфографией тибетских рукописей, найденных Аурелос Стейном и Полем Пелльо в библиотеке Дунъхуана”.
В монастырь бон я попала случайно. Случайно потому, что я могла в него не попасть. Я знала, что монастыри бон существуют в ныне недоступном мне Тибете, но не предполагала, что такой монастырь есть в Индии, в предгорьях Гималаев. Помог мне все тот же известный тиботолог профессор Локеш Чандра. Именно он рассказал мне о римпоче Тенсинге, дал адрес и написал римпоче рекомендательное письмо.
От Великого Гималайского хребта до предгорий я добралась в самый разгар весны 1980 года. Все здесь было не похоже на то снежное царство, в котором я провела зиму. По синим высоким горам цвели фруктовые деревья, и серебристые и розовые облачка их крон празднично и весело плыли вдоль дороги. Было тепло и солнечно. Снежные горы и хребты с их холодными пронзительными ветрами отступили куда-то за горизонт и скрылись в голубой дымке.
Римпоче Тенсинг закутанный в красную робу, встретил меня на пороге своей обители. Высокий, сухощавый, с лицом, похожим на застывшую маску, он вежливо поздоровался и развернул протянутое мною письмо, скользнул по нему взглядом, задержался на имени Локеша Чандры, и его лицо мгновенно преобразилось. Неподвижность черт исчезла, улыбка озарила его и наполнила глаза искренней радостью.
- О, Локеш! – сказал он. – Как он сейчас выглядит? Наверное, постарел?
Мы прошли с ним в ту маленькую комнату, откуда потом совершили путешествие в Шамбалу, монастырский служка, круглоголовый, с лукавыми узкими глазами, поставил передо мной пиалу с тибетской лапшой. Там, все было решено. Римпоче не отпустил меня в деревню, где я надеялась найти жилье поближе к монастырю, зная, что бонские монастыри неохотно принимают чужих и особенно женщин. Он привел меня в просторную келью, где стояла железная кровать, небольшой стол и стул.
- Вот здесь вы будете жить, - сказал он. – Если наш бедный комфорт вам подходит, то оставайтесь.
Комфорт мне подходил, и я осталась. И две недели прожила в монастыре бона, о существовании которого никогда не подозревала.
Монастырь стоял на вершине невысокой горы, а внизу лепились аккуратные домики и квадратики полей. В центре площадки, наверху, среди монастырских зданий и монашеских келий возвышался храм. Четырехугольное здание тибетского типа было выкрашено в темно-красный цвет. Резные наличники украшали узкие окна. Расписные колонки поддерживали легкий балкон фасада. Внешне храм бон ничем не отличался от буддийских храмов Тибета или Ладака.
По двору ходили ламы в таких же красных робах, как у буддийских лам. Они были степенны и малоразговорчивы. На рассвете раздавался бой барабанов и рев медных труб, призывающих лам к молитве. Ламы, как тени, возникали в предрассветном тумане и бесшумно скользили в нем, направляясь туда, где красновато и загадочно светился вход в храм. Они садились вдоль длинных скамей, идущих ровными рядами от алтаря, клали перед собой продолговатые книги священных текстов и, перелистывая их страницы, начинали читать молитвы. Очень похожие на древние заклинания.
Вернее даже не читать их, а петь. Пение сопровождалось боем барабанов. А в наиболее патетических местах вскрикивали глухо и тревожно медные монастырские трубы. Странная. Печальная мелодия лилась однотонно и однообразно. Она была похожа на ветер, шумевший в кронах деревьев, на отдаленный шорох горных оползней. Она даже не пелась, а как бы выдыхалась и наполняла собой сумеречное пространство храма, оставляя спокойно и ровно гореть светильники на алтаре. Служба длилась по два часа. Потом ламы расходились по своим делам, чтобы через некоторое время вновь собраться и петь эти молитвы-заклинания. Вся жизнь в монастыре была подчинена этому ритму служб, которые продолжались до позднего вечера. И вечером, как и на рассвете, красновато вспыхивал вход в храм, и раздавался прерывистый звук барабана и резкий звон медных тарелочек. Римпоче Тенсинга предоставил мне полную свободу, поэтому я могла присутствовать при любой службе и входить туда, куда другим входить запрещалось. Я сначала увлеклась службами, но это занятие оказалось не по мне. У меня затекли ноги от долгого сидения, а в голове начало шуметь от барабанного боя и звона тарелочек. Службы были похожи одна на другую, и поэтому я ограничилась только двумя из них – утренней и вечерней.
А потом и вовсе занялась другими делами. Сначала я гуляла по монастырю и тщательно осматривала храм, старясь понять, чем же он отличается от буддийского. И, наверно, сама так бы и не поняла, если бы не лама Кедуп. Совсем еще молодой, с открытым лицом и белозубой улыбкой, он осторожно стучал утром в дверь моей кельи и вежливо спрашивал, что я хотела бы еще посмотреть и что узнать. Кедуп был ученым ламой и хорошим экскурсоводом. Когда Кедуп оказывался в затруднении, мы шли с ним к настоятелю. Римпоче отрывался от старинной рукописи или от надзора над строительными работами, где основной рабочей силой были сами ламы. Монастырь продолжал строиться и расти. Настоятель отрывался, не показывая своего неудовольствия, и терпеливо объяснял мне то, что было неясным. Кедуп сидел тут же, случал, что говорил римпоче, и время от времени согласно кивал головой. Когда я однажды спросила Кедупа, не надоело ли ему таскаться со мной и тратить на меня свое время, то получила неожиданный для себя ответ.
- Нет, не надоело, - сказал Кедуп, лукаво скосив глаз, - мне с вами интересно. Вам в голову приходят такие вопросы, которые не приходят ни мне, ни остальным ламам. Я размышляю над ними, и это обостряет мой ум и дает возможность понять человека другого мира.
- Но ведь эти вопросы просто от незнания, - возразила я.
- Незнание, стремящееся к знанию, иногда оттачивает грани знания, и они могут блеснуть неожиданным светом.
В этот момент мне показалось, что Кедуп старше меня на много лет, а может быть, на целую эпоху.
Задолго до Будды.
В храмах висели шелковые расписные картины – танки, на которых в клубах свивающегося огня плясали синие и красные свирепые боги, такие же, как тантрические “боги страха” в буддийских храмах. Боги были многоруки и многоголовы. В центре алтаря находилась двухметровая статуя учителя и основателя бона – Шенраба, очень похожая на изображение Будды. Голову Шенраба украшала корона, а на его троне было вырезано колесо времени с восемью спицами. Рядом стояли статуэтки лам в синих одеяниях и в высоких синих шапках. Священным цветом бона был синий, а не оранжевый, как у буддистов. Римпоче Тенсинг надевал синюю тогу в торжественных случаях. Синий цвет был связан с прошлым Шенраба. Ибо в одном из своих воплощений Шенраб был синей птицей.
Алтарь со множеством светильников и различных подношений Шенрабу был вделан в резную деревянную раму. Многое из того, что на ней было изображено, присутствовало и в мифологии буддизма. В самом центре рамы неистовый Гаруда нес в своем клюве змея - нага. Красные фантастические змеи со странным именем Чу-ши поднимались из волн бушующего океана. По голубому небу летели синие драконы, держа в когтистых лапах таинственные жемчужины. Прекрасные нагини извивали свои змеиные тела в синих водах морей. В храме пахло горелым маслом светильников, какими-то благовониями, царил полумрак и блестели хорошо вымытые крашеные полы. На скамьях лам лежали аккуратно сложенные книги со священными текстами и ритуальные тоги. Узкие вычищенные коврики тянулись вдоль длинных скамей. В полумраке поблескивали медные тарелочки, и раскрашенные барабаны, похожие на бубны сибирских шаманов, покоились на высоких ручках-подставках.
На втором этаже храма было светло и солнечно, а с балкона открывалась панорама предгорий, синяя и прозрачная. Второй этаж был похож на театральную кладовую, где хранились костюмы и маски для всяких представлений. Но с театром сходство было только внешнее, ибо спектакли, разыгрываемые по праздникам, были тантрическими мистериями. Маски, сверкавшие чистыми и яркими красками, были привлекательными и устрашающими. Каждая из них была окрашена в свой традиционный цвет. Здесь были белые львы и красные тигры, белые яки и зеленые медведи, красные волки и синие драконы. Мир второго этажа уводил меня в непостижимую древность, туда, где обитали эти фантастические животные, многоголовые боги и грозные духи-хранители, похожие на демонов. И только стук швейной машинки, который доносился из соседней комнаты, вновь возвращал меня в реальность сегодняшнего дня. За машинкой сидел Намка, который поднимался каждое утро из деревни сюда, в монастырь. Намка шил костюмы для мистерий. Монастырь обстраивался и обшивался. Художники рисовали танки и богов, резчики трудились над масками. Люди помнили свои традиции. Их помнили художники, ремесленники, жившие в деревне под горой, их помнили монастырские ламы и сам римпоче Тенсинг. Монастырь восстанавливал свои традиции, возвращал людям то, чтобы им необходимо для жизни, так же как и земля и то, что растет на этой земле.
Ветер хлопал молитвенными флагами, укрепленными на длинных шестах, воткнутых в землю. На тропе, ведущей к монастырю, темнели камни, на которых были вырезаны заклинания. Несколько аккуратно выбеленных ступ стояли около тропы. У них были синие навершия, увенчанные золотистой сферой, похожей на солнце. Сфера помещалась между двух рогов, устремленных вверх, к небу. Навершие со сферой и рогами было тем, что отличало ступу бона от буддийской. Остальное было тем же. Ее конструкция несла в себе то же троичное устройство мироздания, что и в буддизме. Мир нагов, мир людей, мир богов.
Поздними вечерами, когда кончалась служба в храме и монастырь затихал, погружаясь в короткий сон, я садилась на пороге своей кельи. Над горами стояла голубая луна, и ветви фруктовых деревьев, усыпанные мелкими белыми цветами, серебрились в этом свете. Серебро было холодным и сверкающим. И цветы напоминали иней, застывший причудливыми очертаниями на голых ветвях.
Я сидела на ступеньках и размышляла о боне. Мне хотелось, наконец, понять, что это такое. Здесь, в Доланджи, я встретилась с так называемым реформированным боном. Тем боном, который потерпев поражение в многолетней борьбе с буддизмом, не исчез окончательно, а преобразился под влиянием своего могущественного соперника. Монастыри, монашеские общины, регламентированная служба, канонизированные основатели религии, священные книги – все это принадлежности реформированного позднего бона. А что было раньше? Раньше были поклонения силам природы, магические ритуалы, камлание шаманов. “Бон – сложное учение, - писал Юрий Николаевич Рерих, в котором древние шаманские представления совмещаются с поверьями Северо-Западной Индии. Восходит ли этот культ природы к индоевропейской древности или, как мне кажется, к доарийскому пласту, пока еще трудно сказать что-либо определенное”.
Доарийский пласт уходил в глубокую древность. И эта древность продолжала жить вместе с реформированным боном. Она зачиналась где-то на заре человеческой истории в огне шаманских костров, в первых петроглифах, в примитивных святилищах, где алтарем был грубо обработанный менгир. Эта древность послужила фундаментом всем поздним напластованиям, в том числе и буддизму. Бон первоначальный, еще не реформированный, сложился тоже на этой основе, но много раньше буддизма. И, как ни странно, продолжал существовать отдельно от реформированного бона. Как существовал в Доланджи монастырь на горе отдельно от деревни под этой горой.
Здесь проводили свои праздники, поклонялись своим духам и чтили ушедших в небытие предков. Внизу жили свои легенды о мудрых нагах, о Великой матери – Земле, о белом коне Лун-та, на седле которого сияет таинственное Сокровище.
Единое русло
Праздник в честь Лун-та в Доланджи состоялся весенним ранним утром на пригорке за монастырской оградой, где стояла платформа, сложенная из необработанных камней. Эта платформа была древним святилищем, которых так много в Гималях. Жители деревни в чистых праздничных одеждах собрались около платформы, на которой уже лежали приготовленные с ночи дрова. Старейшина деревни с седой редкой бороденкой поджег дрова. Огонь охватил сухие поленья, метнулся к небу и разгорелся ровным пламенем. Запахло пряным ароматом, и дым вместе с пламенем устремился вверх. Все присутсвующие запрыгали, затанцевали вокруг огня, и в воздух полетели цветные бумажки. Красные, зеленые, синие, желтые, лиловые. Бумажки попадали в струи горячего воздуха, устремлялись вместе с синим ароматным дымом вверх, планировали и приземлялись где-то на краю ритуальной площадки. Они были похожи на стаи разноцветных птиц, взмывающих к весеннему небу, а затем вновь садившихся на сухую землю. Трещали дрова, пламя поднималось все выше и выше, и летели подхватываемые ветром разноцветные птицы-бумажки. На бумажке бежал белый конь Лун-та, и Сокровище счастья и удачи горело на его седле. Он бежал, цокая копытами, в витиеватом обрамлении старинных тибетских букв. Из букв была сложена бесхитростная молитва:
Да полетит Лун-та “Конь ветра” к богам
гор и принесет мне удачу, счастливую
жизнь и здоровье.
- Лун-та! Лун-та! – кричали люди, и единственный барабанщик бил в барабан.
- Лун-та! Лун-та! – летели вверх цветные бумажные птицы.
- Лети, лети к богам гор!
И в огне, барабанном бое, в ликующих криках мчался чудесный белый конь Лун-та к горам, к древним богам, чтобы сообщить им о людях, не забывших о них.
- Лун-та! Лун-та! Лун-та!
А в это время в храме шла утренняя служба, и ламы в красных тогах пели свои не всегда понятные этим людям молитвы. И белый конь Лун-та, изображенный на алтаре монастыря, и тот, на цветной бумажке, были похожи друг на друга и в то же время и не похожи. Лун-та в храме утратил свой первоначальный смысл, а Лун-та, летящий цветной бумажкой по ветру, еще не обрел той сложной сути, о которой толковали ламы монастыря.
После утренней церемонии на пригорке у монастыря осталась груда пепла на древнем святилище и цветные бумажки с конем счастья и надежды Лун-та. А люди спустились вниз, к своим аккуратным домикам, к своим клочкам земли, чтобы заняться тем, чем они занимались каждый день. Ибо от благосостояния этой деревни зависело и благосостояние монастыря. На этом уровне материальной жизни поток тек в едином русле, и все его течения были между собой тесно связаны и взаимообусловлены.
Я уезжала из Доланджи, и в моей походной сумке лежала карта Тайной страны и несколько цветных бумажек с белым конем счастья Лун-та, на седле которого горело Сокровище.
Доланджи – Дели – Москва.
Для тех, кто читал книгу «Надземное» (которую, впрочем, никто в СССР тогда в 1987 ещё не видел), в частности параграфы номер 1 и 448, россказни Л.В.Шапошниковой представляются просто вздорными. Недаром Л.В.Шапошникова и МЦР так протестовали против «преждевременной» публикации книги «Надземное». Наглая ложь Л.В.Шапошниковой о башне Чунг вскрылась с публикацией книги «Надземное» незамедлительно.
Где факты, цитаты, логические выводы? Или Юмдорже умеет только цитировать МЦРовские пасквили, а сам думать не научился?