Архив форума сайта «Живая Этика в мире» (2006-2013)

Ку Аль писал(а):-- Важно не задавливать оппонентов количеством однообразных , но не убедительных аргументов , а упор делать на их КАЧЕСТВО . Пока игнорируется воля самих Рерихов времен после 30 х годов ХХ века . А выискиваются какие-то никому не интересные письма посторонних людей дореволюционного периода . Это все равно , что попы в православии читают на проповедях толстенные книги на старославянском . А кто их понимает ?

Кэт писал(а):

HC писал(а):Да нет уж, русским он был, родившись в СПб и все детство, юность и молодость, и часть зрелости прожив там. И, подумалось мне, спроси кто-нибудь его отца, русский ли он — и он бы сказал, что русский. Да и сам Николай Константинович всегда себя только русским и считал — да и был — и остается навсегда Великим русским.

Я имела в виду, что фамилия - шведская и кровь наполовину нерусская (Вы же не будете спорить, что лютеранин Константин Фридрихович Рёрих по крови не был русским?). А духовно, конечно, Н.К. считал себя русским, к тому же был крещён в православие.

HC писал(а):А все-таки, от какого имени происходит фамилия Рёрих и как она оказалась в России?.. Т.е. путь какой проделала (понятно, приблизительно)?

Незнакомка писал(а):А все таки сам Рерих никогда свои картины не подписывал как Рёрих, такого история искусствоведения не знает

Незнакомка писал(а):А все таки сам Рерих никогда свои картины не подписывал как Рёрих, такого история искусствоведения не знает

VII-й Дневник В.В.Воинова (ОР ГРМ) писал(а):2 янв. 1924, среда

[...]
Из письма к Замирайло узнал, что Рерих был в Египте и сейчас уехал в Индию, и денег у него «куры не клюют». Теперь он зовётся уже не Роёрих, а «Фюрик» (sic!).
[...]

Кэт писал(а):Раньше, в 1904 г., Н.К. писал барону Н.Н.Врангелю: "В прошлом году Вы спрашивали у меня мои биографические сведения. Помнится, я упоминал Курляндию. Нынче мне пришлось заняться нашей генеалогией и оказалось, что Курляндия для нашего рода чистая случайность. Род шведский шёл через Померанию, а Курляндия — просто ничего не значащая остановка".

Andrej писал(а):Кроме того, слово "Рерих" звучит более благообразно, чем "Рёрих". Хотя, наверное, это потому, что мы так привыкли к такому произношению.

Sagittari писал(а):

Незнакомка писал(а):А все таки сам Рерих никогда свои картины не подписывал как Рёрих, такого история искусствоведения не знает

...Интересный факт...
Тут, думаю, надо быть аккуратным с произношением.
Есть те, кто готов принять доводы и объяснения с "ё".
Другим - уже тяжело оторваться от клише.
Нужна целесообразность и чувство ситуации, собеседника...
Но даже в БСЭ с "ё".

Ziatz писал(а):А почему бы не рёриховец? Если РД окончательно себя скомпрометирует, чтобы отмежеваться от него, могут найтись люди, которые решат назвать себя "рёриховцами".

Незнакомка писал(а):Это почти как катакомбники-староверы

Незнакомка писал(а):А все таки сам Рерих никогда свои картины не подписывал как Рёрих, такого история искусствоведения не знает [-X

Кэт писал(а):

HC писал(а):А все-таки, от какого имени происходит фамилия Рёрих и как она оказалась в России?.. Т.е. путь какой проделала (понятно, приблизительно)?

Да, понятно, и даже не приблизительно Мне кажется, наиболее полно родословную рода Рёрихов отобразила Гунта Рудзите в своей статье "Рерих и Латвия". Первая часть её статьи была опубликована в альманахе "Звёзды гор" № 1 - 2000 г. (обложку см. здесь http://lebendige-ethik.net/forum/archiv ... =9791#9791 ), окончание - в № 2 - 2001 г. (обложка здесь http://lebendige-ethik.net/forum/archiv ... =9836#9836 ). Было бы очень хорошо, если бы кто-нибудь из белоруссов смог поместить сюда эту статью в текстовом виде. Если же нет, тогда придётся сканировать. На словах долго пересказывать. Когда появится текст, тогда можно будет от него отталкиваться в дальнейшем обсуждении.

[center]ГУНТА РУДЗИТЕ

РЕРИХ И ЛАТВИЯ[/center]

Род Рерихов происходит из Скандинавии, прадед и дед Николая Рериха и даже отец (до женитьбы) жили в Латвии — тогда Лифляндской губернии России. И сам Николай Константинович на протяжении всей жизни поддерживал связь с Латвией. Об этом не так много известно. Предлагаем вашему вниманию статью искусствоведа Гунты Рудзите, президента Латвийского общества Рериха. В статье использованы материалы Центрального исторического архива Латвии, архивов Латвийского общества Рериха, Академии художеств, различных музеев.

[center]«МЫ ИЗ СКАНДИНАВИИ…»[/center]

Много легенд о происхождении Рериха! И сам Николай Константинович гордился своим древним скандинавским родом, связанным с именем Рюрика. Одно из самых прекрасных сказаний – поэтическая улыбка Алексея Ремизова: «Из-за моря Варяжского дыбучими болотами, лядинами, дикой корбою показался на Руси муж, как камень, с кремнем и плашкой, высек жаркий огонь и сотворил себе град камен. И на версты вокруг города стал от жарких костров жаркой цвет. А трон его из алого мха, царский венец из лунного ягеля, меч и щит из гранита…

И вот через сколько веков опять показался на Руси, но уже не с моря Варяжского, из Костромы города, а сел в Петербурге на Мойке, уже не Рорик, как величали его в Новегороде, а Рерих. И, как когда-то, он построил свой каменный город. Вспомнил, как сон, и рассказал нам о камнях, о море, о морях, где плавал с дружиной, о великанах, о змее, о нойдах, об ангеле грозном, и как строилась Русь, и как измена русских князей отворила врагу ворота на Русскую землю.

• Синь его от сини северных сумерок.
  Зелень от морской муравы.
  Жаркой цвет от жарких костров.
  Пламя от пламени стрел цареградских» [1].

Поэты и писатели с восхищением вспоминают героическое время викингов. Неудивительно, что легенды о происхождении рода так глубоко проникли в душу маленького Николая. «Отважный Рюрик» деревянным мечом сражается с крапивой, когда гостит у бабушки под Псковом. Древние сказания вдохновили его на первые гимназические рисунки и стихи, как, например, «Йоркское сражение», написанное в 1888 году:

• «Гаральд в боевое садится седло,
  И едет он тезке навстречу,
  У города Йорка стоял там варяг,
  Увидев Гаральда Саксонца.
  
  Ударил в наступ он, сошлися они,
  И сеча там вмиг закипела,
  Пробившись день целый, свалился варяг,
  И ворон клевал его тело».

В студенческие годы на его рабочем столе в Публичной библиотеке Петербурга – скандинавский эпос «Эдда», сказания о нибелунгах, литовские легенды о конях Световита.

С каким благоговением, с каким сердечным трепетом держит в руках Николай первые им самим извлеченные из-под вековых напластований археологические находки, живую связь с прошлым – наконечники стрел, украшения, орудия труда. Рядом с древнерусскими погребениями – чужеземные, скандинавские. В его воображении кусочек льняного полотна и ожерелье оживают, и на холме среди берез стоит прекрасная девушка, дочь викинга. Зарисовки археолога постепенно перерастают в картины. Возможно, уже в это время рождается мысль: слишком прекрасна, сказочна история, чтобы о ней можно было рассказать только языком науки. Рерих – историк и археолог – мечтает стать и художником.

Девяностые годы. «Славянский цикл» – первая удача молодого художника. В планах на будущее – отобразить в художественных полотнах главные события истории славян. И, как правило, в сюжетах можно заметить и скандинавские мотивы – торговля с северным соседом, совместное строительство города и т.д. Позднее Николая Константиновича заинтересовали связи славян с Востоком через Византию, взаимосвязь культур всех народов мира, Земли и Космоса.

Родина предков Н.К.Рериха — небольшая страна на Севере, земля огня и льда, Исландия. "Скажу лишь, что впервые имя появляется в скандинавских хрониках восьмого или девятого века в Ютландии и Исландии" [2].

Ютландия — полуостров на севере Дании, Исландия — сотни действующих и потухших вулканов, бесчисленные гейзеры. Под хрупкой корой — море огня. И сверху — ледники удивительной красоты. Страна льда — Ice-land — так называли ее первооткрыватели — норманны. Не отсюда ли принес Рерих огонь творчества в оболочке несокрушимой воли — единство художника и ученого. Сеятеля идей и деятеля.

О прямых предках Рериха мало сведений. Сын Н.К.Рериха Юрий Николаевич как-то сказал, что один из родственников составил целую книгу "История рода Рерихов", но следы ее затерялись.

Безусловно, фамилия Рериха скандинавского происхождения. "Ру", "ро" — слава, "рик", "рих" — богатый, "Рерих" — богатый славой. "Рюриками" или "Рориками" в старину называли старейшин рода.

Николай Константинович сделал небольшой цветной витраж — древний герб своего рода [3]. На нем воин в кольчуге, который в одной руке держит меч, в другой — лавровую ветвь, а также лилия, две звезды и три колоса у ног воина. Герб был также помещен на почтовой бумаге Рериха. Иногда, когда бумага была голубой, более плотной, он был вытеснен золотом.

В семейных преданиях упоминается Рерих — рыцарь Ордена тамплиеров в XIII веке, а также служитель церкви в средние века.

В Россию предки Рериха попали во время Северной войны в начале XVIII столетия. Легенда гласит, что в армии Карла XII был шведский генерал Рерих, который отказался выполнить приказ — разрушить церковь, сказав: "С Богом не воюю". Генерал остался в России и поступил на службу к Петру Первому, пожаловавшему ему имение под Костромой [4]. Юрий Николаевич рассказывал, что во время войны к ним в Петербург приехала из Костромы молоденькая сестра милосердия, назвавшаяся родственницей, и передала письмо от своей матери [5]. Возможно, до сих пор в тех краях живут родственники Н.К.Рериха.

[center]"ГОВОРЯТ, ЧТО РЕРИХ ЛАТЫШ..."[/center]

В прессе Латвии начала века нередко говорилось о латышском происхождении Н.К.Рериха. Так, в девятом номере рижской газеты "Balss" за 1900 год среди новостей из Петербурга помещено сообщение о выставке картин художников-латышей Я.Розенталя и В.Пурвита, а также "латыша" Рериха, "выходца из Курземе (Вентспилс)". Журнал "Nedela" писал: "Говорят, что Рерих латыш", но сразу же добавлял: "Сам он, правда, никогда этого не говорил" [6].

До сих пор посетители Художественного музея Риги иногда спрашивают у эскурсовода: "Ну а как там на самом деле?..." Это вполне объяснимо. Уже третий век Рерихи живут в Латвии. Сам Николай Константинович в письме к Карлу Валковскому, члену Латвийского общества Рериха, заметил: "Латвия нам всегда была близка, как по народному эпосу, так и по моим предкам — ведь не только прадед, но и дед жили в Латвии, да и прадед моей жены тоже из Риги".

Кроме Риги, имя Рериха связано с Курземе — городами Вентспилс, Лиепая, Дурбе, Горбиня, Рудбаржи, Айзпуте, а также Тукумс и Елгава, где до сих пор живут дальние родственники Николая Константиновича.

Уже в XVIII веке в военных реестрах Курляндской губернии числится некто "wiss.Doct.Rцhrich, alt" [7], к сожалению, место жительства и годы жизни не были указаны. В приходских книгах Вентспилса упоминается Анна-Мария Рорих (Rohrich) (1743—1830), урожденная Цицковская [8].

Прадед художника Иоганн (Iohann Roehrich, 1769—1859) был арендатором имения в Курземе [9]. Сам Николай Константинович указывал возраст прадеда — 96 лет. Скульптор Артур Берниек (1886—1964), хорошо знавший Курляндию, говорил, что народ считал Иоганна "мастером на все руки", и что имение находилось между городами Горбиня и Айзпуте. Возможно, владельцами земли были бароны Кох из Функенкофа (ныне Бунка). На кладбище в Функенкофе, разрушенном во время Второй мировой войны, покоились несколько представителей рода Рерихов, хоронить привозили также из Либавы (ныне Лиепая) [10]. Иоганн умер в Германии, в городке Бевер, земля Брауншвейг, куда поехал на лечение. Его жена Доротея подарила ему пятерых сыновей, третий из которых, Фридрих, родившийся в 1800 году, был дедом Н.К.Рериха.

За свои 104 года жизни (умер в 1905 году в Риге) Фридрих Рерих повидал многое. Подростком он видел Отечественную войну 1812 года, на которой его старшие братья были кавалергардами, и завидовал им. Служил он в правлении Лифляндской губернии, вначале архивариусом, а затем секретарем.

Проживая в Тукумсе и Риге, он сохранял теплые отношения со старшим братом Иоганном (1797—1875) и его семьей, проживающими в Либаве, разделял с ними радость и горе. Брат Вильгельм прожил недолгую жизнь, Карл уехал в Кенигсберг, а Генрих, врач, — в Архангельск.

В Лиепае до сих пор сохранились два двухэтажных деревянных дома на улице Авоту, 9 (бывшая Унгерштрассе), где жил работавший кожевником Иоганн со своей супругой Марией (урожденной Брандебург, 1796—1892, ум. в Рудбаржи), сыном Фридрихом и его большой семьей.

Широкая пологая деревянная лестница, окрашенная в золотисто-коричневый цвет, резные перила. На стенах и потолке коридора — растительный орнамент с птицами. На дверях первого этажа — латунная табличка с выгравированной рукописными буквами надписью: Dr.Fr.Roehrich. По этой лестнице поднимался и Николай Константинович, когда в начале века путешествовал по Прибалтике по заданию Общества поощрения художеств. Печи с красивыми старинными изразцами, другие вещи. В гостиной стояли фарфоровые фигурки, подсвечники, над столом на цепях висела большая, диаметром около метра, керосиновая лампа. Все это еще можно было видеть в начале 70-х годов. Последняя обитательница этого дома из семьи Рерих Изабелла, троюродная сестра Николая Константиновича, видела его в этом доме. Умерла она не так давно — в 1966 году, в возрасте 94 лет. Была она учительницей гимназии Гартвига в Либаве.

Женою Фридриха, двоюродного брата отца Николая Константиновича, была Отилия Байер, брат которой был известным в Либаве пекарем. В их семье было три сына и три дочери — Карл, Александр, Бенедикт, Алиса, Лилия и Изабелла. Карл был нотариусом, у Александра, женатого на Олинке Нейман, была своя аптека на перекрестке улиц Куршу и Рожу, называвшаяся "Наследственная аптека Александра". Бенедикт переселился в Ригу, принимал участие в русско-японской войне как военный врач и погиб на Дальнем Востоке во время ночного нападения японцев.

В фонде Лиепайского художественного и исторического музея сохранилось письмо деда художника Фридриха от 27 апреля 1867 г. к внучатому племяннику Александру, в котором он глубоко сочувствует ему в связи со смертью его первой жены Катинки (Катрины Винтер), умершей молодой. Судя по письму, Фридрих обладал глубокими и благородными чувствами, мягким чутким характером, мог увлечься до самозабвения. Любил музыку, особенно органную, говорил, что не может слушать ее без слез, был неравнодушен и к стихам. Он понимал племянника, поскольку сам пережил смерть любимой жены Лизеты, "когда-то потерял любимую и скитался безутешен".

Фридрих Рерих от жены Лизеты Конке, кроме сына Константина (1837—1904), имел еще двух дочерей — Лауру и Юлию. По данным Берниека, в это время он жил в Газенпоте (ныне Айзпуте). В пятидесятые годы, после женитьбы на Дорис Порен (1818—1906), переехал в Тукумс, в то время крупный центр, — обычный курземский городок на холме, где все извилистые улочки ведут к церковной площади, и только на главной улице — двухэтажные каменные дома, в одном из которых, вероятно, и жила семья. Здесь родились дочь Матильда (1853—?) и сын Александр (1855—?). Сын Константин в это время заканчивает гимназию в Риге, затем переезжает в Петербург, где после получения юридического образования открывает нотариальную контору.

В 60-е годы XIX века Фридрих Рерих обосновался в Риге, где жил на улице Стабу (Зойленштрассе), в домах №№ 42, 44, 39-а, ныне 41, и затем в конце века на улице Суворова (ныне Кр.Барона), № 88, кв. 13. Небольшие деревянные домики, каштановые аллеи, пролетки, неторопливо катящиеся по каменной мостовой, — так в то время выглядел этот старый район. Именно этот период — "жизнь моего деда в Риге" тесно связан с годами детства и молодости Николая Рериха. "Всегда помню, как мой дед любил Ригу и избрал ее своим местожительством на последние полстолетия своей жизни, — ведь он умер 104 лет" [11].

[center]БЕЛЫЙ ПЕСОК И КРАСНЫЙ ЯНТАРЬ БАЛТИЙСКОГО МОРЯ[/center]

"Итак, Вы все на взморье. Вспоминаю, как давным-давно мы искали янтари и очень радовались, когда море дарило нам сравнительно большие куски. И все Ваше молодое поколение, вероятно, теперь занимается тою же ловлей янтарей", — писал Н.К.Рерих Рихарду Рудзитису 14 июня 1939 года.

И в детстве, и в студенческие годы Николай ездит к дедушке, на Рижское взморье и в Эстонию, в местечко Гапсала.

Рижское взморье в то время было весьма тихим местом, но с уже хорошо известным курортом и грязелечебницей в Кемери, дачными поселками Булдури, Майори, Дубулты, Меллужи... Отдых совмещался с лечением.

Н.К.Рерих в статье "Латвия" вспоминает:

"Более полувека тому назад припоминается Майори, Кемери, Тукумс — все Рижское побережье, куда мы ездили летом" [12].

Дача Фридриха Рериха в Майори находилась на одной из маленьких улочек, ведущих от главной улицы Йомас к морю. До наших дней дача не сохранилась, сгорела во время пожара.

Впечатления детства надолго остаются в памяти художника. Звучит в сердце морской прибой, сверкает на солнце ласковый белый песок. Снова и снова вспоминаются старинные сказания о Турайдской Розе, о затонувшем в озере Буртниеку замке, о Лачплесисе и Калевипоэге, об Иван-городе под волнами Наровы.

Однажды по просьбе отца Н.К.Рериха Константина съездили на его родину, в Газенпот, к сказительнице Анне Трейя. На обратном пути Мария Васильевна, мать Николая, взволнованно говорила: "Ты слышал, Костя, она дважды повторила, что наш Коля будет великим человеком" [13].

"В те же далекие дни услышались впервые сказания о народных героях Латвии, о зыбучих песках Куришгафа, о развалинах замков, хранивших увлекательные предания" [14].

"Часто припоминаю серебристые башни Таллина и Гапсаль... Много раз мы там повсюду были" [15]. "Было необычно ехать по песчаным дюнам и плитняку до Гапсаля. Лошади бежали медленно... Проезжая мимо пашни, мы были удивлены, слыша какой-то стеклянно-каменистый звук. Оказалось, что почва состоит из мельчайшего плитняка, и тем удивительнее было видеть, что под трудолюбивой рукой и такая почва могла сделаться плодородной.

В Гапсале привлекли внимание развалины старого замка. Особенно же присмотрелись мы к ним, когда услышали легенду о белой даме, появляющейся в готическом полуразрушенном окне. Скептики уверяли, что при известном положении луны получались очертания фигуры, но хотелось верить, что это не отсвет лунный, а сама белая дама, появляющаяся перед чем-то особенным. Тогда же рассказывали нам и легенды древних ревельских башен, и сказания о замках Лоде и Таубе — все это было необычно, и после тишины изварских лесов и озер шум морского прибоя тоже гремел какую-то увлекательную северную сагу" [16].

Это море можно узнать на картинах Рериха начала века на варяжскую тему. Теряются вдали поросшие мхом каменные островки Гапсала ("Старый король"), пленяет синяя даль Рижского взморья ("За морями земли великие").

Еще одно чудо — красные огоньки янтаря на белом морском песке. Художник помнил о них долгие годы. "Одним из ярких впечатлений было собирание янтарей. Оно соответствовало поискам в курганах, которые сызмальства привлекали внимание. Может быть, в поисках янтаря заключалось какое-то смутное предвидение будущих курганных находок, доказывавших существование далеких общений уже в неолите" [17].

[center]«РОЗЕНТАЛЬ, ВАЛТЕР, ПУРВИТ И ДРУГИЕ…»[/center]

Н.К.Рерих учился в одном из самых лучших учебных заведений Петербурга, гимназии Карла Мая. И, быть может, учителем рисования у Николая был латыш Карлис Петерсон, работавший там.

Друг отца известный скульптор Михаил Микешин одобрял первые работы Николая, давал профессиональные советы. С шестнадцати лет он уже серьезно занимается живописью, а в 1893 году поступает в Академию художеств и, по желанию отца, на юридический факультет университета. Правда, лекции чаще всего он посещает на историческом факультете, и его дипломная работа — «Правовое положение художников Древней Руси».

Академия художеств. «Сколько чувств будило здание Академии. Музей, скульптуры, темные коридоры, а там где-то внутри и школа, связанная со многими любимыми именами…» [18]

После прохождения теоретического курса нужно было выбрать мастерскую. Николай Рерих выбирает мастерскую А.И.Куинджи. «Стал Архип Иванович учителем не только живописи, но и всей жизни» [19].

В Академии учились представители многих национальностей. Были среди них и латыши. Н.К.Рерих упоминает своих друзей Яниса Розенталя (1866–1917) и Яниса Валтера (1869–1932), а также Вильгельма Пурвита (1872–1945), вместе с которыми учится у Куинджи. «…В 1893–97 годах в Академии художеств произошла встреча с двумя замечательными латышами, превосходными художниками, – Пурвитом и Яном Розенталем. Оба они, совершенно разные в характере своего творчества, являли общий тип, так присущий Латвии. Самоуглубленность, серьезность в жизненных проявлениях, работоспособность и доброе товарищество всегда вспоминается. Рано ушел от нас Розенталь, а ведь он, наверное, создал бы не мало сильных обликов. Но Пурвит, со своим тончайшим пониманием природы, оставил в искусстве Латвии и в искусстве европейском свое неповторенное место. Оба они являлись как бы живым введением в понимание Латвии» [20]. «Сердечно стоит в моем представлении фигура Яна Розенталя, полная истинного и высокого драматизма. Всегда тепло вспоминаю Вильгельма Пурвита, теперь справедливо занявшего такое первенствующее место в латвийском искусстве. Меня с ним связывает и память о нашем общем учителе Куинджи, умевшем объединить в своей гостеприимной мастерской под знаком служения искусству самые разнообразные индивидуальности и народности» [21].

Янис Розенталь окончил курс Академии в 1894 году, его дипломная работа, сразу же ставшая широко известной, — «После богослужения», свидетельствует о зрелом мастерстве художника. Через него Н.К.Рерих познакомился с другими латышскими студентами, которые учились в Петербурге, и впоследствии даже бывал на собраниях латышского кружка «Rukis» («Труженик»). Позже Розенталь вернулся в Латвию, затем переехал в Финляндию после женитьбы на финской девушке по имени Эва. И на родине Розенталь вспоминал годы, проведенные в Академии, забавные случаи из студенческой жизни, например, о бале-маскараде: «Студенты, у которых не было фрака, заняли костюмы времен Брюллова из гардероба Академии. Однажды Рылову и Рериху удалось занять в Мариинском театре настоящие средневековые доспехи, и эти рыцари должны были сражаться на турнире» [22].

Об искусстве своего друга Розенталь говорит: «Рерих мечтает о русской старине, когда все окутано дымкой раннего утреннего тумана, и едва различимые образы и предметы вселяют трепет. Настроение его сказочно-сумрачных картин оригинально и хорошо передает царящее в них торжество» [23].

Пути Н.К.Рериха и В.Пурвита не разошлись и после окончания Академии. Они оба работали в выставочной комиссии «Мира искусства», председателем которого Николай Константинович стал в 1910 году.

В своих статьях о Латвии Н.К.Рерих всегда вспоминает и Пурвита — «Мои встречи с Куинджи, Пурвитом, Богаевским, Рыловым и другими славными художниками» [24], «Мои воспоминания о Латвии и встречи с латвийскими деятелями» [25].

В 1936 году в очерке «Мастерская Куинджи» Николай Константинович пишет: «Вильгельм Пурвит стал прославленным художником и главою Академии в Латвии. Чуткий колорист Пурвит, как никто, запечатлел весеннее пробуждение природы. Передал снега, обласканные солнцем, и первые листья берез, и звонкие ручьи… На днях в газете «Сегодня» Пурвит говорил о красотах Латгалии; читая его ласковые слова о родной природе, мы опять видели перед собою славного, углубленного Пурвита, точно и не было прошедших сорока лет. Привет Пурвиту».

[center]ПИСЬМО ПУРВИТУ[/center]

В письмах в Латвию Рерих просит передать свои книги В. Пурвиту (письмо к Феликсу Лукину, председателю Латвийского общества Рериха, от 3 декабря 1931 г. и др.). Также Николай Константинович ждет письма от Пурвита: «Из Польши сообщают, что в то время, когда я помянул Рущица [26], он скончался в Вильне. Не подумал ли он тогда обо мне? Нет ли ответа от Пурвита?» [27]

24 августа 1937 года Рерих пишет из Наггара Пурвиту:

«Дорогой Вильгельм, в этом году исполняется сорок лет, как мы окончили Академию. Шлю Тебе мой искренний привет и пользуюсь случаем сказать, как часто и сердечно вспоминаю Тебя и Твое прекрасное искусство. Незабвенный учитель наш Архип Иванович навсегда скрепил между своими учениками связи дружбы. Мы можем быть рассеяны по всему свету, и тем не менее навсегда остаемся учениками мастерской Куинджи. Не знаю, получил ли Ты мою статью “Мастерская Куинджи”? В ней мне хотелось к нашему сорокалетию вспомнить благие наставления, и художественные и жизненные, которыми вооружил нас в долгий путь наш славный учитель Архип Иванович.

В газете “Сегодня” часто читал Твое имя и о Твоих художественных и административных успехах. Заграничные выставки латышского искусства, так успешно прошедшие под Твоим руководством, меня глубоко радовали, ибо и в Академии и в Школе Общества поощрения художеств было столько Твоих сородичей, имена которых сейчас приходится встречать среди почетных отзывов. Также был я глубоко обрадован, увидев подпись Твою под Меморандумом о сохранении культурных ценностей [28]. События последних десятилетий доказывают, насколько необходимо единение всех культурных элементов для охраны сокровищ искусства и науки от разрушений. Сейчас в Тяндзине опять уничтожена ценная библиотека. Эти вандализмы будут продолжаться, пока не войдет в международное сознание моральный импульс охранения всего творческого, созидательного и прекрасного. Еще недавно мой друг Рабиндранат Тагор писал:

“The Problem of Peace is today the most serious concern with humanity and our efforts seem so insignificant and futile before the onrush of a new barbarism, that is sweeping over the west with an accelerating momentum. The ugly manifestations of naked militarism on all sides forebode an evil future and I almost lose faith in civilization itself. And yet we cannot give up our effort for that would only hasten the end” [29].

Поистине, ничто не заставит нас прекратить наши труды на охрану всего прекрасного.

Шлю Тебе самый светлый привет и пожелания успеха и здоровья.

Душевно и сердечно,
Н. Рерих».

В «Жизнеописании» В. Пурвита читаем: «Проф. Куинджи был замечательным человеком, он умел в других поддерживать храбрость, когда надежда начинала исчезать… Было много любимых друзей, связь с которыми в позднейшем только смерть прервала...» Среди них назван и Рерих.

Добрым словом Пурвит поминает и латышского композитора Язепа Витоля (1863—1948), друга Я. Розенталя, члена общества латышских студентов в Петербурге «Rukis», с которым он встречался на Беляевских вечерах [30], сближающих людей не только благодаря музыке, но и обмену новыми мыслями.

Уже в студенческие годы Н. Рерих страстно любит музыку, особенно Н. Римского-Корсакова и А. Скрябина, с которыми многое его связывает и на дальнейшем жизненном пути. После кончины Римского-Корсакова Рерих делает эскиз его надгробного памятника.

Аркадий Рылов пишет в своих воспоминаниях: «Я любил русские былины и интересовался славянской песней и музыкой. Этим я обязан товарищу моему Н. Рериху. Мы с ним были неизменными посетителями Беляевских симфонических концертов в Дворянском собрании, состоявших исключительно из русской музыки. На этих концертах обыкновенно впервые исполнялись новые произведения Римского-Корсакова, Глазунова, Лядова, Аренского и других под управлением автора» [31].

Н. Рерих высоко оценивает Я. Витоля: «Вспоминаем и почтенного Витоля, имя которого связано с именами лучших композиторов. Помним его на известных Беляевских концертах» [32].

Расцвет Беляевских пятниц относится к началу 1890-х годов, когда в них участвовали лучшие музыканты Петербурга и Москвы. Среди них близкие друзья М. Беляева — А. Глазунов, Н. Римский-Корсаков, А. Лядов, Я. Витол, впоследствии и А. Скрябин, С. Танеев, С. Рахманинов. Здесь была заложена основа дружбы Рериха с Римским-Корсаковым и Скрябиным, здесь встречался он с В. Стасовым — частым посетителем этих концертов. На концертах не только много музицировали, кипел живой обмен мнениями обо всем новом в музыкальной жизни, и не только музыкальной.

После окончания Петербургской консерватории, с 1886 года, Язеп Витол работает там педагогом и становится одним из самых близких к Беляеву людей, членом Беляевского комитета, его произведения исполняются и публикуются в музыкальном издательстве, учрежденном Беляевым. Беляев уважал Витоля за прямоту, справедливость и независимость, необычайную честность и часто советовался с ним [33]. После смерти Беляева в 1904 г. Витол продолжает его дело, собирая музыкантов у себя.

А. Рылов рассказывает, как студентами они с Рерихом сидели на галерке: «Деятельность Беляева в области русской музыки имела то же значение, какое деятельность Павла Михайловича Третьякова имела для русской живописи. <…> Мне было интересно видеть больших наших композиторов. <…> А вот идет дирижировать своей новой симфонией Глазунов, тогда еще молодой, но уже известный композитор. <…> Римский-Корсаков обыкновенно сидел в первом ряду и, казалось, строго и критически смотрел на Глазунова через очки. Возле сидели Соловьев, Лядов, Аренский, Кюи и другие. Развалясь, поглаживая большую седую бороду, восседал в кресле В. В. Стасов — неистовый пропагандист русского искусства.

Мы с Рерихом и еще кое с кем из товарищей сидели на хорах, в антракте занимали пустые места внизу...

По инициативе Рериха образовался было кружок по изучению древнерусского и славянского искусства. Собирались раз в месяц в квартире профессора Военно-медицинской академии И. П. Тарханова. Мне поручено было приготовить реферат о поэзии славян. Я прочел в библиотеке кое-что по этому вопросу, но реферата, к моему удовольствию, читать не пришлось, так как кружок распался» [34].

[center]«ИЗ ЧУДЕСНЫХ СЕДЫХ КАМНЕЙ ПРОШЛОГО...»[/center]

«Мы завидуем ясности мысли обобщения исчезнувших народов. Быть может, именно заветы каменного царства стоят ближе всего к исканиям нашего времени», — так написал Н. К. Рерих в одной из своих статей.

Все картины Рериха на темы славянской, варяжской или восточной истории основаны на исторической правде, добытой изучением литературных памятников и личными археологическими исследованиями.

История его притягивала с детства. Много дали занятия в Публичной библиотеке Петер¬бурга, богатая библиотека отца, где книги по истории занимали не последнее место. Рерих рассказывает о небольшом прекрасном собрании в Изваре, где можно было найти былины и богатырские сказания. «В нашей изварской библиотеке была серия стареньких книжечек о том, как стала быть земля Русская. От самых ранних лет, от начала грамоты, полюбились эти рассказы. В них были затронуты интересные, трогательные темы. Про Святослава, про изгоя Ростислава, про королеву Ингегерду, про Кукейнос — последний русский оплот ливонских рыцарей. Было и про Ледовое побоище, и про Ольгу с древлянами, и про Ярослава, и про Бориса и Глеба, про Святополка Окаянного. Конечно, была и битва при Калке, и пересказ “Слова о полку Игореве”; была и Куликовская битва, и напутствие Сергия, Пересвет и Ослябя, были и Минин с Пожарским, были и Петр, и Суворов, и Кутузов. Повести были собраны занимательно, но с верным изложением исторической правды» [35].

В гостиной отца длинные беседы вел историк Николай Иванович Костомаров (1817—1885). Ориенталисты-монголоведы Константин Федорович Голстунский (1831—1899) и Алексей Матвеевич Позднеев (1851—1920) возмущались необъективностью историографии к Востоку, попранными правами народов Востока.

«Мой покойный дядя профессор Томского университета Коркунов [36] еще в детстве моем звал меня постоянно на Алтай. “Лучше приезжай скорей, — писал он, — все равно на Алтае побывать придется”. Действительно так!» [37]

Н. К. Рерих не однажды возмущался ложной историей планеты Земля, где восхваляются захватнические войны и злодеяния императоров и очень мало освещается подлинная история непреходящих культурных ценностей человечества.

«Можно ли усложнять пути будущих исследователей?! — негодует он. — Допустима ли сознательная ложь?! Или она является каким-то уродливым и непременным атрибутом “цивилизации”?» [38]

К истории тянули и богатые археологические находки Петербургской губернии, особенно около Извары, где почти в каждом селении были обширные могильники X—XIV веков.

Поэтичная, покрытая холмами и лесами Ингерландия — древнее название этого края — издавна хранила скандинавские погребения. В окрестностях Извары было также около восьми латышских хуторов.

«Ничто и никаким способом не приближает так к ощущению древнего мира, как собственноручная раскопка и прикасание, именно первое непосредственное касание к предмету большой древности, — пишет Рерих. — В мае, как засеются яровыми, можно приниматься за работу. Подается соответствующее прошение в Императорскую археологическую комиссию; в ответ на него получен открытый лист. Сбрасывается тесный городской костюм; извлекаются высокие сапоги, непромокаемые плащи; стирается пыль и ржавчина со стального совка с острым концом — непременного спутника археолога.

Прежде самой раскопки надо съездить на разведки, удостовериться в действительном присутствии памятника. Не полагаясь на сведения разных статистик, перекочевываете вы от деревни до деревни на “обывательских” конях с лыком подвязанными хомутами и шлеями. Всматриваетесь буквально во всякий камешек; исследуете подозрительные бугорочки, забираетесь в убогие архивы сельских церквей» [39].

Первые раскопки Н. Рерих ведет уже девятилетним мальчиком, когда в 1883 году известный археолог Лев Ивановский (1845—1892) исследует древние могильники в окрестностях Извары и берет его в помощники. Гимназистом старших классов Николай получает разрешение Археологического общества заниматься раскопками самостоятельно. «К раскопкам домашние относились укоризненно, но привлекательность от этого не уменьшалась. Первые находки были отданы в гимназию, и в течение всей второй половины гимназии каждое лето открывалось нечто весьма увлекательное» [40].

В университете, кроме изучения права, Рерих прослушал полный курс лекций на историко-филологическом факультете. Он учится у историков и археологов университета искусству производить раскопки, описанию и датированию найденных предметов. «В бытность в университете Спицын [41] и Платонов [42] провели в члены Русского археологического общества, где я потом был пожизненным членом. Этим путем произошло сближение со всею археологической семьею» [43].

Рерих кончает Академию художеств картиной «Гонец». Это первая картина из задуманной исторической серии «Начало Руси. Славяне». В начале века созданы полотна «Город строят», «Строят ладьи», «Волокут волоком», «Заморские гости» и др. Параллельно рождается серия картин из жизни первобытных людей. Рерих выражает смелые взгляды о высокой культуре мышления, быта, искусства человека каменного века при невысоком уровне техники и так называемой «цивилизации». «Каменный век вообще оставался в пренебрежении. Точно в нем не были заключены глубокие проблемы биологии и психологии. По современным вырожденцам-дикарям приписывали дикость и всему каменному веку — вернее, всем неисчислимым каменным векам» [44]. Рерих подчеркивает распространение и тождественность этой культуры в масштабе всего мира.

Работу по археологии Рерих продолжает и после окончания Академии, он отчитывается о ней в Археологическом обществе и читает лекции в Археологическом институте на тему «Художественная техника в применении к археологии». В 1899 г. выходит его книга «Некоторые древности Шелонской пятины и Бежецкого конца». В Национальной библиотеке Риги в отделе редкостей хранится ее экземпляр с автографом. Появляются его статьи на археологические темы в различных периодических изданиях: «Искусство и археология», «Материалы по доисторической археологии России», «На раскопке в Водской пятине» и др.

В начале века Рерих на берегу озера Шерегодро, близ села Кончанское Новгородской губернии, под курганами славянских погребений IX—XI вв. находит множество предметов неолита, в том числе около 300 янтарных подвесок. Янтарь был темно-красный, и предполагалось, что он поступал из Прибалтики.

Мысль о латвийском янтаре в Новгороде не покидала Н. К. Рериха и в последующие годы. 1 июля 1937 года он пишет из Наггара в долине Кулу в Индии известному латышскому историку, археологу и искусствоведу Францису Балодису (1882—1947): «Глубокоуважаемый Коллега, простите, что обращаюсь к Вам с одним вопросом, касающимся области древностей латвийских, нас одинаково интересующих. В последних газетах я был весьма рад прочесть Вашу беседу о развивающихся раскопках древностей в Латвии. В связи с этим приятным известием у меня является желание узнать, не было ли в последних раскопках обнаружено каких-либо древних поделок из янтаря. Дело в том, что в 1902 году в Бежецком конце Новгородских пятин мною были вскрыты курганы с неолитическими кремневыми предметами и с большим количеством янтарных изделий в виде бус, нашивных пластинок, разного типа подвесок и т. п. Об этом своевременно было сделано сообщение в Археологическом обществе и отчет был напечатан в Записках того же общества [45]. Тогда же Кенигсбергское Археологическое общество указывало, что эти янтарные изделия принадлежат к Кенигсбергскому поморью. Но мне тогда же казалось, что происхождение их вернее и проще искать вблизи латышского побережья. Комбинация этих янтарных изделий с орудиями неолитическими весьма любопытна.

Теперь же, при развитии археологических исследований в Латвии под Вашим просвещенным руководством, мне весьма хотелось бы узнать, для некоторых моих выводов, не было ли за последнее время находимо в древних погребениях Латвии каких-либо янтарных изделий в связи с неолитом. За данное сообщение был бы Вам глубоко благодарен, а также рад был бы знать, какие именно археологические издания печатаются в Латвии под Вашим руководством. В Гималаях мне приходилось находить интересные менгиры, а также любопытнейшие рельефы на скалах, весьма напоминавшие мне как некоторые сибирские рисунки на скалах, так и норвежские. Кстати, не было ли находимо таких же рисунков и в Латвии? Всегда вспоминаю Ваше уважаемое имя в связи с моими северными раскопками и заранее приношу Вам мою искреннюю признательность за Ваш любезный ответ.

С истинным уважением, всегда готовый к услугам Вашим,
Н. К. Рерих».

Проф. Ф. Балодиса русские археологи знали еще с того времени, когда он с 1912 по 1924 годы читал лекции в Московском и Саратовском университетах. «Мы высоко ценили и археолога-историка Балодиса. С покойным Спицыным мы не раз упоминали его имя, обращая глубокое внимание на значение латвийской археологии» [46].

В своей статье о Вильгельме Пурвите в журнале «Древность и искусство» Балодис с большим уважением отзывается и о Рерихе: «Не забудем, что Пурвитис кончил свои студии в Петербурге во время расцвета русского искусства, которое может гордиться именами Бенуа, Грабаря, Малявина, Мусатова, Пастернака, Серова, Рериха, Сомова, Рылова и других» [47].

[center]«НАЧАЛАСЬ ЕЩЕ ОДНА УЧЕБА...»[/center]

Работая с 1901 г. секретарем Общества поощрения художеств, Н. К. Рерих вскоре становится заместителем директора Рисовальной школы этого Общества, а с 1906 г. — и ее директором. Параллельно он преподает в Школе композицию. Вспоминая о прошлом, Рерих в 1937 г. в очерке «Цветы художества» пишет: «В то же время Школа Общества поощрения художеств всегда оставалась истинно народной школой. Она была вполне доступна и по дешевизне обучения, а кроме того, у нас бывало до 600 бесплатных учащихся. Кроме того, никакие ни сословные, ни расовые отличия не служили препятствиями. Без преувеличения можно сказать, что в буквальном смысле рядом с великим князем трудился рабочий какого-нибудь завода. И программа школы никого не стесняла, ибо каждый совершенно свободно мог избирать и совершенствоваться в тех предметах, которые ему были ближе и нужней. <…> Точно так же мне приходилось с радостью убеждаться, как широко сейчас разбросаны бывшие учащиеся нашей Школы поощрения художеств. <…> В больших трудах многие из них; всем нелегко, но доброжелательство и добрая память звучит в их письмах и отголосках. А если в итоге и в основе внедрилось доброжелательство и не сломлено оно никакими невзгодами, это уже будет очень добрым знаком» [48].

Именно реформы Николая Константиновича, его знания, острый ум и чуткое сердце помогли Школе достичь такого уровня. Впоследствии он так говорил об этих, отнюдь не легких, годах: «После Университета и Академии и Кормоновской мастерской началась еще одна учеба, и очень суровая. Говорю о работе в Обществе поощрения художеств» [49].

Одним из первых дел Николая Константиновича на посту директора было обновление преподавательского состава, приглашение прогрессивных учителей. С 1908 г. графику преподает Иван Билибин, архитектуру — Борис Рерих, инспектором и руководителем хора с 1910 г. работает талантливый музыкант Степан Митусов, зажигающий своей любовью к музыке и учащихся. Для занятий театральной живописью были приглашены Константин Коровин и Александр Головин. В Школе преподают график Евгений Лансере, живописец Аркадий Рылов, архитекторы Алексей Щусев и Владимир Щуко.

Профиль Школы определяет и многонациональный состав учеников. Здесь учились, например, знаменитые литовские скульпторы Иозас Зикар и Петрас Римша, эстонские художники Николай Трик, Александр Уритс и др.

В первые два десятилетия начала века в Школе Общества поощрения художеств учатся около 40 молодых латышских художников. Некоторые попали в Школу более или менее случайно и на краткое время, для других она составила все официальное художественное образование. Есть и такие, кто желает пополнить свои знания по отдельным предметам. Лишь некоторые из учеников впоследствии смогли продолжить образование в Петербургской Академии художеств или в основанной после Первой мировой войны Латвийской Академии художеств. Получили художественное образование в Школе известный латышский график Рихард Заринь, живописцы Александр Штрал и Вольдемар Зелтыньш, поэтесса Эльза Наурен (Стерсте), Отилия Лещинская и Люция Дрике-Куршинска.

Здесь учился и известнейший латышский иллюстратор книг и график Никлав Струнке (1894—1966, Италия). Отец его был военным, и после перевода из Риги в Петербург он поместил сына в семью польских помещиков Пружанов. Никлав поступил в Школу против воли отца, который командует «золотой ротой», охраняющей памятники и царские дворцы Петербурга, и желает видеть сына в кадетском корпусе. Но Пружаны, принявшие Никлава как сына, поддержали юношу, к тому же в этой семье мать и дочь сами посещали Императорскую школу Общества поощрения художеств. С 1909 г. Струнке занимается у Рериха, Билибина, Савинова. Получив известие о смерти отца, который добровольцем в возрасте 52 лет ушел на фронт и погиб, Струнке возвращается в Ригу и поступает в Латышскую армию.

Школа Общества поощрения художеств дала Никлаву Струнке мастерство линии и композиции, гармонию локальных красок, что позже существенно помогало в иллюстрации книг. Не один искусствовед отмечал влияние Рериха и Билибина на книжную графику Струнке и на его декорации в Национальном театре.
Известный искусствовед Борис Виппер пишет в 1940 г.: «Первыми вдохновителями Струнке были Рерих и Билибин. До сих пор художник с благоговением вспоминает своих первых учителей, и даже теперь в его искусстве чувствуются отзвуки этого увлечения молодых лет. Под влиянием Рериха возникли также два главных направления творчества Струнке — его стремление к экзотике и его восхищение далеким прошлым, архаикой и народными сказаниями. Русская икона, византийская фреска, итальянские примитивы — это основы, на которых зиждется эволюция стиля живописи Струнке».

В своей «Книге изгнанника» (1971) Н. Струнке пишет: «В Швеции, в ноябре 1944 г., когда я впервые увидел дали и острова страны моего изгнания — скалистой Швеции, в новом суетном далеком краю мира я понял картины “Таинственной страны” моего учителя Рериха».

«Монументальна, могущественна и грандиозна природа скал, композиция сложных ритмов мистична, как в картинах Рериха. Пейзаж сказочно героичен, также своеобразного цвета. Там я мог интенсивно работать» (1958).

Зимой 1910—1911 гг. в Школе учился известный латышский живописец Карлис Миеснек (1887—1977). В 60-х годах, студенткой Академии художеств, я посетила Миеснека, потому что знала, что он учился у Н. К. Рериха.

«Школа Общества поощрения художеств была и так и осталась единственным местом, где я изучал живопись», — говорит седой художник. Он улыбается, вспоминая, что думал лишь о Штиглице [50]. «Наверно, я так настроил себя, потому что там учились мои товарищи. Лучше бы я остался в Школе ОПХ». С радостью К. Миеснек вспоминает своих учителей, прежде всего Рериха. Как учился мастерству офорта у Матэ, как Билибин учил рисовать кистью и черной тушью. «Преподавательский состав там на самом деле был отличный».

В 1910 г. в Школе начинает учебу известный художник, искусствовед и редактор иллюстрированного журнала Альберт Пранде (1893—1957). В 30-е годы он оформил известную «рижскую монографию» Рериха, изданную в 1939 г. Латвийским обществом Рериха.

Николай Рерих не однажды вспоминает А. Пранде и просит членов Общества передать ему привет (письма Н. К. Рериха к Р. Рудзитису от 29.07.1936, 17.09.1936 г. и др.).

Учатся в Школе и представители известной семьи потомственных художников Скулме — Уга Скулме (1895—1963), отец которого был недоволен, что сын бросил юриспруденцию и поступил на архитектурный факультет, а также скульптор Марта Лиепиня-Скулме, племянница Феликса Лукина, председателя Латвийского общества Рериха.

Уга Скулме пишет о влиянии искусства Рериха на своего брата Отто Скулме (1889—1967), известного художника: «В московское время, когда русская декорация достигла расцвета, О. Скулме также был восхищен сценическими картинами художников “Мира искусства”, которые были основательно проработаны, как станковые картины. Большой интерес у Скулме был к декорациям Рериха, в которых была показана старина северян».

Судьба Яниса Пласе (1892—1929) весьма характерна для многих крестьянских детей из Латвии. Он поступает вольнослушателем из-за недостаточного предварительного образования. Приехав почти без средств, он больше работает ради куска хлеба, чем учится в Школе. Продолжению учебы препятствует пошатнувшееся здоровье. Но все исследователи творчества Пласе говорят о большом влиянии на его работы Школы ОПХ и особенно преподавателя Н. Рериха. «Я заговорил, что тогдашние работы Пласе (позже он освободился) очень близки стилю русского художника Рериха. Пласе не отрицал… но начал откровенно восторгаться притягательной силой этого мастера» (искусствовед П. Кикут).

Латышский художник и искусствовед Роман Сута в своей статье «Янис Пласе как художник» заметил о Петербургской школе ОПХ, что «своеобразным отличием этой Школы было резкое противостояние академическому шаблону. Там царила известная свобода, было желание приспособиться к духу эпохи». Признавая роль Рериха в создании этой Школы, Сута называет ее просто Школой Рериха.
В 1911—1915 гг. здесь учится латышский иллюстратор Альберт Кроненберг (1887—1958). В это время он уже известный художник, и приходит в Школу пополнить знания в технике графики. Именно гибкий подход Школы к преподаванию, поддержка самостоятельного творчества, регулярные обсуждения работ, созданных вне Школы, являются причиной поступления многих уже состоявшихся художников со своим стилем, определенными взглядами.

Также Индрикис Зеберинь (1882—1969), когда приходит в Школу ОПХ, является уже иллюстратором книги со стажем. Поступив учиться в 1914 году, он благодаря своим отличным знаниям попадает в предпоследний, а после Нового года уже в последний класс. Весною 1915 года он вынужден прекратить учебу, поскольку его мобилизуют на военную службу в Финляндию.

Болит сердце Н. К. Рериха в военные годы. Позже он так вспоминал об этом времени: «Из Школы стали исчезать многие ученики. Послышалось о смертях и о подвигах; сколько самых отборных, подававших надежды молодых художников не вернулось с поля!» [51]

И. Зеберинь проиллюстрировал множество детских книг, произведений латышской и зарубежной классики. Последние годы жизни он провел в Скривери, в живописном городке в двух часах езды поездом от Риги. Однажды я навестила его, и он охотно вспоминал о Школе, о преподавателях, выделяя самого Н. К. Рериха.

И. Зеберинь рассказал, что Рерих однажды привез позировать народного певца-импровизатора с цитрой, который собирал деньги около церквей и на кладбищах. Ученики, понятно, заслушались, но успели нарисовать этого своеобразного музыканта. На весенней выставке учащихся (1915), где была выставлена работа И. Зебериня, Рерих сразу подошел к ней: «Эта идет из Прибалтики, вижу…» — «Ну да, у нас же атмосфера более сырая, чем в России», — добавил Зеберинь. (Здесь имелась в виду характерная для нашего края фио¬летово-голубая дымка, которую замечаем на пейзажах Розенталя, Пурвита, Зебериня и др.)

Н. К. Рерих преподавал композицию. Уроки были раз в неделю. О методе преподавания Рериха К. Миеснек вспоминал, что «он это делал с величайшей серьезностью и мастерством». Рерих определял тему и формат этюда, в нескольких словах объяснял, какие фигуры как поставить. Часто это была какая-то историческая тема или легенда, близкая самому Рериху. Он рассказывал, как делал сам, но никогда не приказывал следовать. Пусть каждый поступает, как ему кажется лучше. Иногда он давал задание нарисовать образ в разных геометрических фигурах, так, чтобы эта геометрическая форма не была видна, когда смотрят рисунок. На эскиз Рерих обычно давал неделю времени, но иногда только час. Тогда эскиз вешали на стену и в присутствии автора обсуждали.

«В наших академиях допускалась обычная ошибка, — пишет Н. Рерих, — что молодежь учили рисовать и писать, не обращая внимания на композицию… Конечно, и рисунок требует непрерывного совершенствования, но краски, так же как и упражнения скрипача, надо непрерывно утончать. Но и одно и другое можно прилагать, если развито чувство композиции. Здесь не говорю об общепринятых методах композиции, но думаю о естественной композиции, которая дает работе качество убедительности. Только существо человека отзвучит на это и работа становится живой навсегда».

«Я не встречал более чуткого и доброжелательного художника-педагога, чем Николай Рерих, — пишет в воспоминаниях его ученик, эстонец Ян Вахтра. — В каждой работе, даже самой слабой, он все-таки находил что-то хорошее, и таким образом давал стимул для дальнейшего труда тем, у кого временами пропадала вера в свои способности».

К. Миеснек в своей книге «Моя жизнь и работа в искусстве» (Рига, 1959) рассказывает: «Когда мы, ученики, работали, он тихо подходил и рассматривал наши работы, никогда не спешил осуждать и умалять, но разбирал, спокойно указывал и на ошибки, и на удачи, объяснял и показывал, как и что делать дальше».

Отдельным ученикам было разрешено посещать Рериха в его мастерской. Работал он напряженно, хотя внешне спокойно, быстро, без поправок. Писал часто со шпахтелем, на белом загрунтованном холсте, давая полотну просвечивать. Ученики часто ломали голову, где скрывается сила искусства Рериха, старались раскрыть тайны его искусства, что им никак не удавалось.

Ученики помнят его всегда корректного, тщательно одетого, внутренне собранного, внешне спокойного, но напряженного, несущего бремя тысячи забот — общественного деятеля, художника, археолога, писателя, организатора выставок.

«Европейски образованный человек, ученый, философ, общественный деятель, он подходил к явлениям жизни широко, с позиций гуманизма и просвещения, — пишет в своих воспоминаниях его ученик из Латвии Николай Рутковский. — Рерих пытался создать большую демократическую школу, которая была бы своеобразным университетом искусств».

В 1916 году Н. К. Рерих был вынужден покинуть Санкт-Петербург по настоянию врачей, но не терял связи со Школой. С. Н. Рерих впоследствии писал: «Николай Константинович не хотел далеко уезжать от столицы — из-за Школы Общества поощрения художеств, которой он руководил с 1906 г. Ладога дала моему отцу много идей и творческих замыслов» («Советская драматургия», 1983, № 1).

Деятельность Рериха направлена на то, чтобы наряду с Академией художеств, с ее консерватизмом и «избранным» составом студентов, создать еще одно высшее учебное заведение, которое дало бы лучшее художественное образование именно для народа. Уже в 1908 году Рерих пишет: «По-моему, главное значение художественного образования заключается в том, чтобы учащимся открыть возможно широкие горизонты и привить им взгляд на искусство как на нечто почти неограниченное» (Газета «Слово», 11.09.1908 г.).

Н. К. Рерих возмущается тяжелыми, унизительными условиями жизни художников. В очерке «Сети смерти», помещенном в латышской газете «Веротайс» в отделе «Искусство и общество», он пишет о самоубийстве молодой художницы, долгое время голодавшей.

В трудные для всей России дни, во время войны, когда Императорской школе, существовавшей на пожертвования, угрожает полное отсутствие средств, Рерих отказывается от своей зарплаты. Н. К. Рерих пишет Александру Бенуа, который защищал Февральскую революцию (7 октября 1917 г.): «Надо придумывать для Школы пусть сокращенные, но такие формы, чтобы она без попрошайничества могла стоять на своих ногах. Трудно мне это, строителю, говорить, но надо что-то делать со своими средствами, а не ждать наше правительство, которое помогает богачу Зубову. Я представляю тип свободных художественных мастерских — и по живописи, и по декоративному прикладному искусству. Таким путем без скопления “класс” мы все равно сохраним идею единого искусства. Если вообще творчество и строительство будут возможны».

5 декабря 1917 г. Рерих посылает в Школу для обсуждения свой проект Свободной академии-мастерских. «Кажется, я это обдумал во всех деталях, — пишет он искусствоведу Александру Иванову. — Живу в Сердоболе, больной — опять ходячее воспаление, когда пройдет, Бог знает. <…> Школу ликвидируют, по мне, ее строители правы ли участвовать в ее распущении. Воспитанники говорят: будем жить на “дефицит”». Рерих упрекает правительство: «Пока солнце встанет, роса глаза выест. Где же свобода и единение? Какие же такие силы все это одержали? За это время я написал статью “Единение” о теперешнем положении».

Письмо Александру Бенуа: «Сколь прискорбно, что именно при революционном правительстве общественная просветительская работа должна погибнуть. <…> Как трудно мне, строителю, об этом говорить» («Север», 1981).

Несмотря на плохое самочувствие, Н. К. Рерих сам руководит собранием преподавателей и комитетом учащихся, где принимается его проект Свободной народной академии.

Школа была закрыта. Неизвестно, как повернулась бы жизнь Рериха, если бы Школа продолжила свою деятельность. Само Общество поощрения художеств перестало существовать в 1929 году.

Как тесно Рерих связывал свою родину со Школой, свидетельствуют его слова в письме Р. Рудзитису от 24 августа 1939 г.: «Так нужно поделиться научными и художественными знаниями и приобщиться к молодым поколениям. Случилось так, что от начала деятельности мне приходилось иметь дело с молодыми и иметь около себя ни много ни мало как 2500 учащихся ежегодно. Вы знаете, как разнообразна была по своему составу наша Школа, и в ней широко были представлены и прикладные ремесла. Таким образом мне довелось познакомиться с народным творчеством, и когда я говорю о нем высоко, я утверждаю это на личном опыте. Пора быть там, где народное творчество расцветает. Как никогда, культурные силы должны быть вместе».

К сожалению, когда мы с Раей Богдановой, после ухода Ю. Н. Рериха, в 1962 г. посетили бывшую квартиру Рериха и Школу ОПХ, где теперь находится Художественный фонд, мы имели неосторожность сказать директору, что здесь решено создать мемориальный музей Н. К. Рериха (решение было принято с согласия Ю. Н. Рериха Министерством культуры и министром Михайловым в 1959 г.), и просили сохранить все рериховское, что еще осталось, указав между прочим и на старинную дубовую мебель времен Петра Первого (купленную в Риге в 1910 г.). Самым срочным образом дом на Мойке был «освобожден» от всего рериховского, сняты даже резные панели со стен (остались только на потолке). Мебель была увезена «в неизвестном направлении», не то на чью-то дачу, не то еще куда-то… А мемориальную табличку фонд делал 8 лет (то сломалась, то потерялась). Наконец, она «нашлась» и была прикреплена… на другой улице с другой стороны дома, именно, где Рерих никогда не жил! Слава Богу, так высоко, что мало кому приходит в голову посмотреть вверх… Перефразируя известное выражение, скажем: «художники — цветы жизни», наверное, из-за мутации генов среди них попадаются сорняки…

[center]ПО СТАРИНЕ[/center]

В январе 1935 года Елена Ивановна Рерих пишет Рихарду Рудзитису: «Также тронута была, что Вы прислали мне карточку именно с тем видом Риги, который мне так близок. Я часто бывала именно в тех местах, ибо ходила слушать упражнявшегося в Храме прекрасного органиста. Тогда мне было не более двадцати трех лет, и я полюбила Ригу с ее историческими памятниками и ее нравственно здоровый, честный и трудолюбивый народ. Ведь и мой предок со стороны отца был выходцем из Риги при Петре Великом. Так карма связывает меня и Николая Константиновича с Прибалтийскими странами, отсюда и наша любовь к народам, их населяющим».

Летом 1903 г. Императорское Общество поощрения художеств, где Николай Рерих работает секретарем, посылает его в командировку в Прибалтику, описать памятники культуры. Он имеет документ к виленскому губернатору и к другим властям о содействии в работе: «В заседании Комитета Имп. ОПХ от 18 Марта с. г. было постановлено командировать Секретаря Общества, художника Н. К. Рериха для зарисовки памятников древнерусского искусства в течение летних месяцев 1903 года». Такое же удостоверение будет и от 26.05.1904 г. «в том, что он отправляется на летние месяцы 1904 г. во внутренние губернии Империи, нуждается в беспрепятственных работах с натуры в писании красками, зарисовании и фотографировании местностей, построек и памятников старины, потому Комитет Общества покорнейше просит местные власти не отказать в оказании означенному художнику Н. К. Рериху всевозможного содействия для успешного выполнения работ» [52].

Сопровождает его Елена Ивановна. Годовалый сын Юша остается с бабушкой. Елена Ивановна помогает мужу при описании культурных памятников, фотографирует их. Часть сделанных ею снимков впоследствии вошла в «Историю русского искусства», изданную под редакцией И. Грабаря.

Но цель поездки далеко не ограничивалась одними описаниями и даже зарисовками. Рериху не дает покоя вопрос о связях между народами. Путешествие по Латвии (часть пути «из варяг в греки») и Литве («великий путь по Неману») было уже «путем к Великому Востоку», подготовлением к пути в Индию, поиском восточных корней славян и прибалтийских народов. «Вы знаете, что одной из моих главных тем, — говорил Рерих, — был путь из «варяг в греки», т. е. из Великого Севера на Великий Юго-Восток. Именно в Латвии сохранились в значительном количестве элементы Севера, которые имеют вес в общем вопросе варягов, и в то же время в языке звучат корни седого санскрита» [53].

Рерих выбрал бы пути древние, но сейчас не проплывешь на ладьях по тем дорогам. Когда-то к Изборску плыли красные паруса викингов... Но путь остался. Он ведет Рериха по России — по Волге, в Ярославль, в Кострому (когда-то при Петре I здесь жили предки Рериха). Казань, Нижний Новгород, Владимир, Суздаль, Юрьев-Польский, Ростов Великий, Москва и западные края — Смоленск, Изборск, Псков, Печоры.

В Латвии — Митава, Рига, Зегевольд, Венден, Виндава. В Литве — Вильно, Троки, Гродно, Кедайняй, Велена, Запишкис, Меречай, Ковно.
Начатое в мае 1903 года путешествие кончается в сентябре, чтобы возобновиться следующим летом — Тверь, Углич, Калязин, Валдай, Звенигород...

Это была «поездка за стариной» — как он сам говорил. Посещение городов, деревень, монастырей, богатых памятниками старины. Был охвачен огромный район за 1903—1904 гг. Елена Ивановна и Николай Константинович объехали более 40 городов. Это была систематическая научно-исследовательская работа. Перед поездкой освоена огромная литература (кстати, о Латвии немало на немецком языке), исследовательские работы ведутся комплексно, что позже будет характерной чертой всех экспедиций Рериха. Описываются археологические памятники, собираются народные сказания, ведутся этнографические исследования. Их интересует и быт, и социальные условия, и нормы этики, традиции и сохранность памятников культуры старины.

«Конечно, мое главное устремление, как художника, было к художественной работе. Трудно представить, когда удастся мне воплотить все художественные заметки и впечатления — так щедры эти дары» [54].

Латвия. «Если припомнить все вехи личных общений с Латвией, то их окажется очень много» [55]. «Когда я вспоминаю Латвию и Ригу, передо мною встает целый ряд незабываемых светлых впечатлений» [56]. «Под тем же знаком сердечности прошли и все остальные встречи в Латвии, прошлое которой так насыщено необыкновенными памятниками, начиная с тонких образцов каменного и бронзового веков. Несколько прекрасных экземпляров древности этих первых насельников Латвии тогда уже украсили мое собрание» [57].

«Также меня всегда интересовали латышские легенды, сказания, верования» [58].

«В 1903 году мы с Еленой Ивановной объехали более сорока городов и исторических мест, среди которых наша поездка по Латвии навсегда осталась памятной. Кроме самой Риги, Митавы и Виндавы, мы подробно осмотрели Ливонскую Швейцарию — все эти удивительно живописные романтические памятники прошлого, которые теперь носят такие многозначительные имена, как Сигулда, Цесис, Елгава, Вентспилс. Сколько замечательных исторических и поэтических преданий! Сколько прекрасных образцов и неолита и бронзового века нам удалось собрать! Сколько раз, останавливаясь в поместьях и пасторатах, мы слушали интереснейшие повествования о древних делах. И сама Рига, с древними соборами, с прекрасным органистом, ввела нас в свое славное прошлое. Было написано несколько картин и этюдов, которые сейчас разбрелись по Калифорнии и Канаде. Тоже где-то рассказывают они о Риге, о Митаве, о Зегевольде и, как посланники добрые, напоминают о красотах Латвии.

Сергей Эрнст в своей книге жалел о том, что именно эти картины разошлись по миру так далеко. Но нужно ли жалеть об этом? Нам ли судить, где и когда нужны вестники добрые?» [59]

В статье «Латвийскому обществу имени Рериха» [60] Рерих передает «привет столь любимой нами Риге». Рига — город Латвии, который Рерих посещал больше всех. Здесь жил дед. Здесь, как в столице, было собрано и больше всего культурных ценностей. Особенно Рериха прельщает старый город с замком, узкими улочками, складами, средневековыми жилыми домами и многими церквами, собором. «Наиболее влечет воображение подлинный вид церквей», — пишет Рерих [61]. «Помню рижский собор Петра, этому памятнику я посвятил две картины, они теперь обе в Калифорнии. Помню улицы Старой Риги, потому что также им я посвятил несколько этюдов».

Церковь Петра находится в самом сердце Старой Риги. Впервые она упомянута в хрониках XIII века, последний раз разрушена во время Второй мировой войны и восстановлена почти с основ. Тяжесть массы основного тела нейтрализует ось стремительной легкой многоэтажной башни. Столетиями поднимаясь над другими строениями, она была главной архитектурной доминантой Риги.

Дворик Конвента Экка напротив церкви Петра часто называют Двориком живописцев, настолько он полюбился художникам из-за множества черепичных крыш, покрывающих пристройки Конвента. И над всеми шпиль Петеркирхе в красивом ракурсе, парящий среди облаков.

Хотя этот Дворик упомянут уже в старых немецких «Бедекерах», хотя художники писали это место и до и после Рериха, именно его картина «Старая Рига» (1903) полностью открывает красоту этого места. Проемы окон многоэтажной башни, крытой медными пластинками с зеленым налетом, созвучны оптимистическому ритму фиолетово-желтых облаков. Не серость прибалтийского пасмурного неба, но бесконечную музыку красок утверждает картина. Кажется, сама история в многообразии скатов почернелых красных черепичных крыш открывает страницу за страницей, и вместе с тем они близки и знакомы до боли.

Две другие картины посвящены Домскому собору — «Рига. Интерьер кафедрального собора» и «Собор» (1903). Понятно восхищение Рериха Домским собором, простым и маэстозным, где поздняя романика одухотворена ранней готикой. Подчеркнутые вертикальные ритмы огромного главного нефа в интерьере оставляют особенно эмоциональное впечатление.

На картине Рериха в торжественной полутьме стройных арок расцветает шестилепестковая роза оконного проема. Кажется, к ней летел взгляд художника, когда он слушал музыку. «Когда я вспоминаю Латвию и Ригу, передо мною встает целый ряд незабываемых светлых впечатлений. Я помню, как во время нашей поездки по священным местам мы вошли в великолепный Собор... где мощно лились звуки органа. Мне не пришлось узнать, кто был этот выдающийся органист, который, подобно Себастиану Баху, изливал свое божественное вдохновение, мощно наполняя исторические своды влекущими ввысь и возвышающими аккордами. Мы ходили неоднократно в определенные часы слушать и приобщаться к этой молитве Духа. И в нашем обиходе Рига так и осталась прежде всего одухотворенной величественным Собором» [62]. Интересно, что этюд «Интерьер собора» написан художником с того места, где в соборе лучшая акустика.

Летом 1903 г. в Домском соборе играл свои прекрасные импровизации на органе известный латышский композитор, виртуоз органной игры Альфред Калныньш (1879—1951). После, в 30-е годы, будучи в Нью-Йорке, А. Калныньш выступал в Музее Рериха.

Рерих в описании своего путешествия упоминает и Митаву, средневековую резиденцию курляндского герцога. На открытке Общины св. Евгении сохранилось цветное изображение картины Рериха: «Митава. 1903». Седые серо-зеленые цвета, как бы из глубины веков, вечернее желтое небо. Более живым пятном — красная черепичная крыша. Рерих собрал старинные дома вокруг торговой площади — когда-то центра города. Четырехэтажный дом ратуши с отвесной крышей, монастырские ворота, бюргерские дома с черепичными крышами, и над ними на холме среди темной зелени старых деревьев — монументальная суровая романская башня с более поздней восьмигранной надстройкой — Тринитскирхе — церковь Св.Троицы.

В Вендене Рерих пишет этюд старого замка, от которого теперь остались одни руины. Его строительство было начато немецким орденом меченосцев в 1207—1209 гг. До наших дней лучше всего сохранилась романская капелла замка. Этюд Рериха маслом «Венден. Развалины Капеллы» (1903) дает нам представление о замке в те годы.

Рерих вспоминает «пышную зелень садов» в Вендене [63]. Часть города скрывается в окрестных лесах. Город строился на холме, и вокруг открываются взгляду широкие синие дали лесов. Рерих радуется умению древних выбирать место для построения городищ и замков: «Городище старой Ладоги, рубленый город Ярославля, места Гродненского, Виленского, Венденского и других старых замков — лучшие места во всей окрестности».

Он поднимает вопрос об охране не только культурных памятников, но и исторического пейзажа: «Несколько лет назад, описывая великий путь из варяг в греки, мне приходилось, между прочим, вспоминать: “Когда-то кто-нибудь поедет по Руси с целью охранения наших исторических пейзажей во имя красоты и национального чувства?” С тех пор я видел много древних городищ и урочищ, и еще сильнее хочется сказать что-либо в их защиту» [64].

Зегевольд (ныне Сигулда) — «Ливонская Швейцария», как его назвали туристы, — холмистая, богатая смешанными лесами местность высоко над рекою Гауя (по-старому Аа) [65]. Красота этой местности выражалась даже в названиях. Например, Турайда (Торайда) на языке ливов означает «сад Тара» — «сад богов». В Турайде сохранилась ныне отреставрированная башня 1207 г., так называемый Цигельтурм (Ziegelturm).

Рерих говорит, что здесь они задержались и все «подробно осматривали». Наверно, слушали и легенды о пещерах, оставленных источниками в прибрежных скалах песчаника. (Пещера Гутманя — Gutman hohle, с целительным, «красоту дающим» источником, Велнала — Чертова пещера, труднодоступная, высоко в зарослях.) Может быть, постояли на «Площадке живописцев» над высокой кручей берега, любуясь видом на долину Гауи.

Возможно, Елена Ивановна и Николай Константинович посетили по пути и город деда Тукумс, и отцовский Газенпот, имевший права города уже в XIV веке, с величественным замком и не менее величественной церковью на высоком холме.

Рерих привез из путешествий по городам России, Литвы и Латвии около ста архитектурных этюдов, 500 фотоснимков, книгу «По старине». Осенью 1903 г. в Обществе русских архитекторов-художников им был прочтен доклад и предложен план по охране памятников старины. В 1903 г. полотна Николая Константиновича экспонировались на выставке «Современное искусство», устроенной кн. Щербатовым, а зимою 1904 г. состоялась выставка произведений художника в малом выставочном зале Императорского Общества поощрения художеств. Здесь были выставлены «этюды древней архитектуры» 1900—1903 гг. под названием «Памятники русской старины», а также фотографии архитектурных памятников. Император Николай II захотел, чтобы выставка прошла и в Русском музее, но была объявлена война с Японией. Правительство также выразило пожелание приобрести картины для Русского музея, но из-за войны окончательное решение этого вопроса затянулось.

Выставка вызвала бурные восторженные отклики. Может быть, впервые русская интеллигенция оценила красоту старинной архитектуры как сокровище общенародное. Рерих сумел передать «красоту народную», «его дива дивные, веками… взлелеянные».

«“Голубая роспись”, как и картина “Дом Божий”, — писал Сергей Маковский, — выделявшаяся на “Союзе” 1904 года, — плоды поездок мастера по “святым местам”. Рерих — подлинный знаток народной истории, эта нота в его искусстве (да и в литературных трудах) звучит особенно убедительно. Я не знаю, кто еще так остро почувствовал и запечатлел национальный лад, какое-то задумчиво-грузное, почвенное своеобразие древней архитектуры нашей. Этюды Рериха, которыми можно любоваться на постоянной выставке Общества поощрения художеств в 1904 году, незабываемо выражали красоту новгородской и псковской старины и послужили немало современному ее возрождению» [66].

Также А. Ростиславов заметил: «Рерих осветил, показал современную живую красоту памятников», Рерихом раскрыта «тайна обаяния самих памятников, тайна законов, по которым старина, обработанная временем, так гармонизирует с природой».

Н. К. Рерих так сумел передать суть этих мест, они стали «рериховскими». «Рериховские края» — так назвал Русский Север Леонид Волинский в статье «Кижи» [67].

Много говорилось о трагической судьбе этих уникальных вещей. В 1906 году в городке Сен-Луи (США) открылась Всемирная выставка с отделом русского искусства, куда было послано около восьмисот произведений лучших авторов, таких как Репин, Врубель и др. Устроитель выставки не заплатил вовремя пошлину, и картины были проданы с аукциона. Сам Рерих об этом писал: «Чего только не бывало на нашем веку! <...> Вот, несмотря на послов и на всякие резолюции, у всех на глазах американская таможня продала с торга восемьсот русских картин» [68]. В письме Р. Рудзитису: «В 1906 году в Америке осталось 75 моих картин, а из них обнаружились всего сорок. Спрашивается, где же остались остальные 35? Были слухи, что они ушли в разные места, в Канаду, но следы так и затерялись. И даже запросами никто ничего не мог выяснить. Такова карма вещей» [69]. Еще в другом месте Рерих пишет: «О моих картинах я лишь узнал, что 35 оказалось в Музее Калифорнии, затем обнаружилось еще шесть у частных собирателей, а остальные, кажется, ушли куда-то в Канаду» [70].

Карма ли, судьба ли вещей или забота друзей, но большая часть картин «архитектурной серии» вернулись домой в 1978 г., когда полотна, приобретенные Нью-Йоркским Музеем Николая Рериха у Оклендского музея в Калифорнии, были подарены президентом Музея Рериха Катрин Кемпбелл-Стиббе Советскому Союзу. Они находятся в Москве, в Музее искусства народов Востока, а летом 1984 г. были выставлены также и в Риге, в Художественном музее Латвии.

В последний раз Николай Константинович посетил Латвию в 1910 году, но регулярное общение с Латвией возобновилось в конце 20-х гг., когда в Риге было основано Латвийское общество Рериха. В 1937 г. в Музей Общества Н. К. Рерих передал коллекцию своих лучших картин. В Латвии были изданы многие книги семьи Рерих. В Курземе до сих пор живут представители рода Рерихов.

_________________________

Примечания:

1. А. Ремизов. Жерлица дружинная. – В кн.: Рерих. Пг.,1916.
2. Письмо Н.К.Рериха эстонскому поэту А.Ранниту от 18 апреля 1938 г.
3. Юрий Рерих привез витраж в Москву в 1957 г. В настоящее время он находится в мемориальной квартире Ю.Н.Рериха на Ленинском проспекте, д.61/1, кв.35.
4. Н.К.Рерих как-то заметил: «Жаль, что отец не оставил записей. Если бы и прадед описал свои военные дела времени Петра, было бы чрезвычайно ценно».
5. Юрий Рерих. Из дневника Рихарда Рудзитиса. – Свет Огня. – Рига, 1990. С.87.
6. В.Шибаев. Беседа о Латвии в горах Гималаев. – Nedзla, 1925, № 23, с. 11.
7. Центральный государственный исторический архив Латвии, фонд 3, оп. 5, дело № 30.
8. ЦГИА Латвии, приходские книги.
9. Музей истории и искусства Лиепаи. Фонд Рериха.
10. ЦГИА Латвии, приходские книги церкви Троицы г. Лиепая.
11. Письмо Н.К.Рериха Р.Рудзитису и Г.Лукину от 25.11.1938 г.
12. Н.К.Рерих. Латвия. – В кн.: Zelta Grвmata. — R., 1938. С.11.
13. И.Карклиня. Капли живой воды. — Самара, 1997. С.9.
14. Н.К.Рерих. Латвия. — В кн.: Zelta Grвmata. — R., 1938. С.11.
15. Письмо Н.К.Рериха художнику Анатолию Кайгородову от 14.06.1937 г.
16. Н.К.Рерих. Эстония. — В кн.: Zelta Grвmata. — R., 1938. С.21.
17. Н.К.Рерих. Латвия. — В кн.: Zelta Grвmata. — R., 1938. С.11.
18. Н.К.Рерих. Листы Дневника. Т.2. — М.,1995. С.102.
19. Там же, с.103.
20. Н.К.Рерих. Латвия. — В кн.: Zelta Grвmata. — R., 1938. С.11.
21. Н.Рерих. Держава Света. — NY., 1931. С.150-151.
22. U.Skulme, A.Lapinљ. Janis Rozentвls. – R., 1954. С. 36.
23. Там же, с. 121.
24. Газета «Сегодня», Рига, 1936, № 309.
25. Газета «Сегодня», Рига, 1937, № 84.
26. Фердинанд Эдуардович Рущиц (1870—1936), польский живописец, график, педагог. Учился в Петербургской Академии художеств.
27. Письмо Н. Рериха Р. Рудзитису от 7.12.1936 г.
28. Меморандум Пакта Рериха был подан правительству Латвии 23.04.1937 г.
29. Проблема мира сегодня самая серьезная для человечества, и наши старания кажутся столь незначительными и тщетными перед волной нового варварства, быстро распространяющегося на Западе. Опасные манифестации открытого милитаризма со всех сторон предвещают плохое будущее, и я почти не верю в цивилизацию как таковую. Тем не менее мы не можем прекратить наши усилия, ибо это только ускорило бы конец (англ.).
30. Речь идет о «Русских симфонических концертах», учрежденных лесопромышленником и меценатом Митрофаном Петровичем Беляевым (1836—1904).
31. А. Рылов. Воспоминания. — Л.,1960. С. 71—72.
32. Н. Рерих. Латвия // Zelta Gramata. — Riga, 1938. С. 11.
33. Jazep Vitol. — R., 1942.
34. А. Рылов. Воспоминания. — Л., 1960. С. 71—72.
35. Н. Рерих. Из литературного наследия. — М., 1974. С. 195—196.
36. Александр Павлович Коркунов (1856—?), врач.
37. Н. Рерих. Твердыня Пламенная. — Париж, 1933. С. 322.
38. Н. Рерих. Из литературного наследия. — М., 1974. С. 183—184.
39. Н. Рерих. Собрание сочинений. — М., 1914. С. 7.
40. Н. Рерих. Из литературного наследия. — М.,1974. С. 95.
41. Александр Андреевич Спицын (1858—1931), археолог.
42. Сергей Федорович Платонов (1860—1933), историк.
43. Н. Рерих. Из литературного наследия. — М.,1974. С. 95.
44. Н. Рерих. Из литературного наследия. — М., 1974. С. 275.
45. Янтари каменного века // Записки отделения русской и славянской археологии Русского археологического общества. — СПб., 1905. Т. 7, вып. 1. С. 241—242.
46. Н. Рерих. Латвия // Zelta Gramata. — R., 1938. С. 11.
47. Senatne un maksla. — R., 1939, № 2. С. 17.
48. Газета «Сегодня». — Рига, 1937, № 233.
49. Н. Рерих. Учеба // Листы Дневника. Т. 2. — М., 1995. С. 111.
50. Речь идет о Центральном училище технического рисования, основанном А. Л. Штиглицем.
51. Н. Рерих. Опять война // Листы Дневника. Т. 2. — М., 1995. С. 218.
52. Ленинградский областной архив. Фонд 448-1. Д. 1283. С. 124.
53. В. Шибаев. Беседа о Латвии в горах Гималаев // Nedela. — R., 1925, № 23. С. 11.
54. Так писал позже Рерих во время своих азиатских путешествий (Сердце Азии. — Нью-Йорк, 1929. С. 10—11), но эти слова можно отнести и к другим его путешествиям.
55. Н. Рерих. Латвия // Zelta Gramata. — R., 1938. С. 11.
56. Н. Рерих. Держава Света. — Нью-Йорк, 1931. С. 150.
57. В. Шибаев. Беседа о Латвии в горах Гималаев // Nedela. — R., 1925, № 23. С. 11.
58. Там же.
59. Н. Рерих. Латвия // Zelta Gramata. — R., 1938. С. 11.
60. Н. Рерих. Держава Света. — Нью-Йорк, 1931.
61. Н. Рерих. Из литературного наследия. — М., 1974.
62. Н. Рерих. Держава Света. — Нью-Йорк, 1931. С. 150.
63. В. Шибаев. Беседа о Латвии в горах Гималаев // Nedela. — R., 1925, № 23. С. 11.
64. Н. Рерих. Собрание сочинений. — М., 1914. С. 72.
65. Ныне здесь находится Национальный парк Гауи.
66. С. Маковский. Силуэты русских художников. — Прага, 1922. С. 128—129.
67. Знание — сила. — М., 1965, № 6. С. 24—27.
68. Н. Рерих. Недописанное // Листы Дневника. Т. 2. — М., 1995. С. 316.
69. Письмо от 1 февраля 1938 г.
70. Н. Рерих. Из литературного наследия. — М., 1974.

ГУНТА РУДЗИТЕ писал(а):Фридрих Рерих от жены Лизеты Конке, кроме сына Константина (1837—1904), имел еще двух дочерей...